русские, назвал «Meeting after eating». Я понимал на этих встречах не более 15–20 процентов всего того, что там говорилось, и только в переводе Кейзо или Этьенна, но тем не менее принимал в них самое активное участие. Особенно запомнилось обсуждение нашего дневного рациона во время гренландского перехода. Произносимые вслух названия различных продуктов звучали для меня как музыка, а музыка, как известно, понятна истинным ее ценителям, невзирая ни на какие языковые барьеры. Единственным не совсем ясным для меня оставалось составлявшее основу всех рационов слово «oаtmeal». Дословный перевод его озадачил меня не менее моей первоначальной версии перевода буквосочетания «XL». Это могло означать «вне еды», что звучало достаточно странно применительно к продукту питания и во всяком случае совсем несъедобно. Однако смутно подозревая, о чем идет речь, и стремясь укрепиться в своих догадках, я спросил у Джефа с интонацией сэра Генри Баскервиля: «Что это, Джеф?» В ответ последовало ожидаемое: «Овсянка, сэр!» В остальном же все было ясно: масло (много масла!), какао, кофе, шоколад, сухофрукты, орехи, сыр, пеммикан и т. д. Всего получалось около одного килограмма, содержащего ни мало, ни много а целых 5000 килокалорий продовольствия в день на каждого из нас, не считая собак. Про собак был отдельный разговор. Они должны были получать по два фунта специального высококалорийного (около 7000 килокалорий) сухого корма в день. Этот корм, упакованный в плоские картонные ящики с ярко-красной надписью «Science diet», что в переводе означало «Научная диета», был уже привезен на ранчо и хранился на складе. Во время тренировок мы его не использовали. Как мне объяснил Стигер, этот корм из-за его высокой калорийности можно давать только в условиях больших и продолжительных нагрузок и низких температур. В каждом ящике находилось пять брикетов серо-зеленого цвета по семь килограммов каждый. По своей консистенции корм напоминал мне столь любимую мною халву с той лишь разницей, что у меня никогда не возникало желания откусить кусочек на пробу. Наши же собаки были не столь разборчивы и с огромным аппетитом подъедали в экспедициях этот корм, а также менее калорийную его производную, выпускаемую одним из основных спонсоров нашей экспедиции – компанией «Hill’s Pet Products» – в виде шариков того же подозрительного цвета, использовавшуюся нами для кормления во время тренировочных забегов.
Почти столь же яркое впечатление по силе эмоционального воздействия, как обсуждение меню, на меня произвели посещения сауны. Сауна, рубленная из массивных бревен, была, по-моему, одним из самых совершенных строений на ранчо Уилла как по своей архитектуре, так и по месторасположению: на крутом берегу озера, к которому от самого ее порога вела деревянная лестница. Лестница завершалась небольшим деревянным стоящим на льду помостом, рядом с которым была вырублена и исправно поддерживалась прорубь размером примерно полтора метра на метр. Пожалуй, самым необычным в конструкции сауны по сравнению со всеми теми, которые мне приходилось видеть до сих пор, было то, что одну из стен парилки занимало большое, во всю ее ширину, окно. Лежа на верхнем полке и медленно тая при температуре выше 100 градусов, каждый парильщик получал не только физическое, но и эстетическое наслаждение: из окна были видны огромные заснеженные лапы елей и покрытый голубовато-серебристым в свете луны снегом склон холма, обращенный к озеру. Этот зимний пейзаж, казалось, освежал разгоряченное жарой тело: несмотря на все старания главного истопника Муса, щедро поливавшего раскаленные камни из медного ковшика, выжить меня с верхней полки, ему это редко удавалось – я держался. В этой сауне мне пришлось познакомиться еще с одним обычаем, прекрасно дополнявшим царящую на ранчо Уилла атмосферу, когда стремление быть ближе к природе проявлялось во всем: в отсутствии электричества, телефона, умывальников, простыней, подушек, радио, телевидения и т. п. Это случилось еще до отьезда Константина в один из вечеров, когда мы «расслаблялись» в сауне после очередного напряженного тренировочного дня. Мы были одни и поэтому могли позволить себе распластаться во весь рост на просторных полках. Звук внезапно открывшейся в предбаннике двери не прервал нашего блаженного состояния: мы знали, что несколько ребят, включая, естественно, Муса, собирались в этот вечер посетить сауну. Однако то, что мы услышали затем, заставило нас невольно встрепенуться, сесть и инстинктивно отодвинуться подальше от двери, отделявшей сауну от предбанника. «Есть кто живой?» – спросил женский голос, принадлежавший подруге Муса Джуди, одной из двух постоянно работавших на ранчо женщин. Тогда я еще толком не понимал, чем именно занимается Джуди, кроме того, что постоянно ходит с Мусом. Это была уверенная, очень энергичная молодая женщина, всем своим поведением и манерой одеваться более походившая на молодого человека. В том, что это все же не совсем так, нам с Константином удалось убедиться, так сказать, воочию, поскольку всего через несколько минут после своего вопроса, не обращая ровным счетом никакого внимания на наше с Константином дружное и громкое: «Да, да, здесь мы!», Джуди распахнула двери и «как ни в чем не бывала» вошла в сауну. Мы с Константином, совершенно неподготовленные к такому повороту событий, не сговариваясь тут же приняли позу роденовского мыслителя, для надежности подперев вмиг отяжелевшие головы обеими руками. Нимало не смутившись нашим присутствием, Джуди уютно расположилась в непосредственной близости от раскаленной каменки в самом освещенном углу сауны. Мы с Константином огромным усилием воли заставили себя отвернуться и стали самым внимательным образом изучать строение снежного покрова на ближайшей к окну еловой ветке. Ситуацию разрядил Мус, которого, как мне показалось, ничуть не удивил необычный состав посетителей сауны, и мы, воспользовавшись случаем, под прикрытием широкой спины Муса просочились в предбанник. Нечего и говорить, что нам потребовалась дополнительная минута в проруби, чтобы окончательно прийти в себя. Как выяснилось впоследствии, такие смешанные сауны были на ранчо в порядке вещей, и уже через некоторое время я воспринимал это не так остро.
11 марта было официально объявлено Уиллом выходным днем в расписании нашего напряженного тренировочного процесса. Накануне утром сразу после завтрака Джон был отправлен в город за покупками для праздничного ужина, при этом напутствующий его Уилл несколько раз довольно четко произнес слово «Смирнофф», из чего я заключил, что отношение к предстоящему празднику было достаточно серьезным. Я вернулся на ранчо около 6 часов, распряг собак, накормил их, переоделся и вышел, как я полагал, к праздничному столу. Около него уже томились в ожидании Жан-Луи и Кейзо. Одного взгляда на стол было достаточно, чтобы понять, что Уилл вряд ли был знаком с основополагающим трудом классиков марксизма «Как нам организовать праздник». Более того,