Читать интересную книгу Новый Мир ( № 1 2010) - Новый Мир Новый Мир

— Да, чтоб как на маскараде...

— Никакого маскарада! Почему-то все по-настоящему органичное становится маскарадным, а эта усредненность вроде джинсов... Ладно, не в этом суть. — И, поставив на тумбочку стакан, Чеснов полез на женщину; она тоже успела поставить свой стакан, раскрылась, возбужденно задышала. “Как это быстро у нее, — удивился Чеснов, стараясь возбудиться сам. — Или вид делает?”

 

Через пятнадцать-двадцать минут снова лежали рядом, глядя в потолок. Отдышавшись, Чеснов перевел взгляд на часы. Половина первого ночи. “Еще часа два можно”. И спросил:

— Лариса, ты говорила, вы с мужем... с бывшим мужем в одной квартире...

— Да.

— А у вас близость бывает?

— Бывает.

Разговаривать после секса она явно не хотела. По крайней мере — не хотела об этом. Но Чеснов не мог не говорить. Ради этого, по существу, он все и затеял.

— А мужчин у тебя много было? После развода, я имею в виду...

Лариса села на кровати. Спустила ноги.

— Меньше, чем хотелось бы. — И пошла в душевую.

Зашумела вода.

“Сейчас оденется и уйдет”, — решил Чеснов; сразу потянуло спать.

Он поднялся, подошел к столу. Налил водки. Довольно прилично — граммов сто. Хотелось опьянеть, чтобы быстро, легко уснуть. Разорвал упаковку с колбасной нарезкой, вытянул три пластинки, свернул в трубку. Выдохнул воздух, влил в себя водку. Приятно, как положено, перехватило дыхание. Мотнул головой, сунул в рот трубку из колбасы. Разжевал поистершимися, с частыми пломбами зубами.

— Хорош-шо, — произнес.

— Что?

Лариса стояла у двери душевой. Обнаженная и соблазнительная при слабом освещении... Чеснов почувствовал прилив возбуждения, но теперь оно было уже неприятно — в паху стало покалывающе давить. “Староват я часами этим заниматься”. А вслух сказал:

— Выпьешь?

— Глоточек.

— Глоточки разные бывают. Один мой знакомый, профессор филологии, полстакана одним глотком мог...

— У меня поменьше, — с улыбкой перебила Лариса, подошла к столу. — На донышко... Хватит.

Выпила и вернулась на кровать. Уходить, видимо, не собиралась.

Чеснов лег рядом с ней, потянулся. Погладил себя по груди, животу.

— Не предохраняться не боишься? — спросил без внутренней борьбы, уже совсем не стесняясь.

— В каком смысле?

— Забеременеть.

— Не боюсь. Я таблетки пью, “Ярину”... Двоих мне хватит.

— Я-асно... Крестьяне, которых мы с тобой изучаем, о ком доклады делаем, таблеток не знали и презервативов. Вот и плодились... и Россию кормили.

Лариса ничего не ответила, да и сам Чеснов не знал, зачем сказал это. Снова встал, взял сигарету, закурил. Нашел среди закусок пепельницу.

— Я не всегда таким был, — признался, может, и искренне, но уже далеко не первой женщине. — В юности был очень застенчивым. Парни, которые с девушками запросто общались, обнять могли, поцеловать, героями казались. Но какими-то отрицательными героями. Мне Обломов близок был. Помнишь, он на женщину не мог прямо посмотреть — считал неприличным. И такое отношение, наверное, правильно. По какой-то высшей человеческой морали правильно... Я долго не мог переступить. Зато читал постоянно. Не художественное любил, а исторические книги, мемуары великих людей, хроники разные... Я родом из маленького городишки в Сибири, в Новосибирской области... Всю городскую библиотеку сначала перечитал, потом в библиотеку музея краеведческого стали пускать. В архив даже... Лет шестнадцать мне было, еще застойное время. — Чеснов задумался, вспоминая, какой это был год. — Восемьдесят третий — четвертый. М-да... И такие там документы стал обнаруживать про коллективизацию, про период Великой Отечественной, как тогда у нас люди жили... А у нас и город как деревня большая, и вокруг колхозы, точнее — тогда совхозы уже... В общем, по нашему району документы... Конечно, и раньше читал у Шукшина про колоски, про голод, у Тендрякова, у Богданова... Был такой поэт, кстати. Стихотворение у него есть, как он колхозную солому воровал... Но когда документы читаешь — другое совсем восприятие. А их, наверное, до меня с сороковых годов не трогали и не знали, наверное, что там, в папках этих... И тогда вот я решил заняться историей, показать людям, что раньше было, какие ужасы. Да и героизм какой нечеловеческий... Стал ездить по деревням, у стариков свидетельства собирал. Осторожно, конечно: “Расскажите, как раньше жили, в войну, до войны, при Хрущеве как”. И столько услышал... Диктофона у меня не было, конечно, а записывать тут же, со слов, опасно — люди пугались. Послушаю, выйду за ворота, в траву сяду — и записываю скорее, пока не забыл факты. Иногда в сельсоветовских архивах покопаться удавалось. Говорил, что родня из этой деревни, корни свои ищу, и, бывало, верили, пускали к документам... В восемьдесят пятом, после школы, в Москву рванул. Хотелось, конечно, в МГУ, но удалось в пединститут имени Ленина. На втором курсе женился на... — Чеснов усмехнулся, — на первой же девушке, которая на меня внимание обратила. На своей однокурснице. Получили отдельную комнату в общежитии... Ребенка завели, когда я уже из армии вернулся, в аспирантуру поступил. Осенью девяносто первого чудом каким-то дали однушку в Люблине. Представляешь? Накануне краха... Потом уже, в девяносто четвертом, общими всякими усилиями до трешки расширились. Там же. Метро вскоре открыли — “Волжскую”. Удобно, хорошо, деньги появились... Работаю в институте, разрабатываю программы, докторскую защитил в тридцать семь лет. Только вот заряда того, чтоб людям показать, что было, какие ужасы и лишения их отцам и дедам, да и некоторые живы еще...

Запутавшись в словах, Чеснов вздохнул, налил водки и выпил. Ощущал взгляд сидящей за спиной женщины — сочувствующий, сострадательный взгляд. И ему становилось легче и легче.

— Да и людям, знаю, это не нужно. Не нужна история. Без багажа легче вперед шагается. — Обернулся к Ларисе. — Как думаешь, правильно?

Обычно женщины в этих случаях начинали доказывать, что нет, неправильно, что нужно открывать страницы прошлого. Нельзя так, нельзя остывать; что он, Сергей Чеснов, не для того столького добился, чтоб жить теперь просто так. (Женщины как-то сразу прикипают к мужчинам, бросившим в них хоть и бесполезное, но все же семя.) Случалось же, его поддерживали, и это нравилось Чеснову больше — полнее очищало душу. Поддержала и Лариса:

— Да, лучше без багажа. Есть афоризм: “Знания лишают решимости”. Я считаю — правильно. Да и что такое знание? То есть... — Видимо, длинный монолог Чеснова утомил ее, и слова шли с трудом. — Большой разницы между знающим и незнающим нет. Повседневность все застилает, вытравляет все знания.

Чеснов согласно покачал головой, плеснул себе водки.

— Мне тоже налей, пожалуйста... Все, в общем, одинаково происходит и для тех и для других. Знание переворачивает жизнь единиц, а тех, кто оказался способен общую жизнь перевернуть, знанием обладая, за всю историю человечества по пальцам можно пересчитать. И то половина из них — мифические персонажи.

“Как сложно она формулирует”, — подумал Чеснов, подавая ей стаканы — один с водкой, другой с соком.

Лариса как-то жадно выпила, запила и продолжила:

— Я вот... Стыдно, конечно, для кандидата наук, но я “Архипелаг” Солженицына совсем недавно прочитала. Столько о нем слышала, что сильнейший документ, и боялась — прочитаю и или с ума сойду, или... Открыла после Беслана, когда гайки завинчивать стали — конституцию уже откровенно нарушать... Ну, помнишь ведь...

Чеснов не отозвался, смотрел в сторону. Она заговорила дальше:

— Вообще чем-то страшным повеяло... И вот взяла “Архипелаг”. И знаешь, что меня больше всего потрясло? — снова сделала паузу; Чеснов молчал. — Что так все безропотно в этот жернов репрессий шли. Солженицын и о себе пишет — вот его арестовали, везут через всю Польшу в общем вагоне, потом в Москву, потом в метро, вокруг люди, те люди, для которых Солженицын и писал свои письма. И все в нем просит, требует: “Закричи! Сопротивляйся!” А он сам конвойных до Лубянки доводит — они и не знали, где она расположена... И он на первых же страницах “Архипелага” к такой мысли приходит: “Мы просто заслужили всё дальнейшее”. Каково, а?.. Действительно, все эти миллионы дворян, белых офицеров, рабочих, эсеров, чекистов самих — здоровых мужиков — видели, как одного, другого выдергивали и он исчезал, и — терпели, и потом тоже — руки назад и шли... В голове не укладывается, если задуматься... И уже дальнейшее в “Архипелаге” воспринимается не таким уж кошмаром. Сами заслужили... Но ведь так в любое время, при любом строе. Знай хоть самую истинную истину, хоть каждому ее вдолби, а пойдут, куда скажут. И сам тоже пойдешь.