Когда двери со щелчком раздвигаются, они выходят в месте, которое выглядит, как комната с депозитными ячейками, если бы не анимированные обои от пола до потолка. Огромные бутоны роз и цветов (Ржавый Кармин) нежно оплетают стену, как живые. Кирстен пытается сделать снимок своей миникамерой, но эта функция заблокирована. У нее возникает ощущение, будто она смотрит сквозь розовый туман. Ей стоило удвоить количество кофеина в своем кофе.
Кеке забирает у нее ключ и подходит к стене из депозитных ячеек. Ключ проворачивает уже знакомый магический фокус, и ячейка справа, чуть ниже уровня глаз, загорается голубым светом. Кеке нажимает на нее, и она плавно открывается, как ящик комода, размером с обувную коробку. Внутри еще одна коробка с отверстием для ключа, в который Кеке его и вставляет.
― Это похоже на передачу свертка, ― шепчет Кеке.
― Передачу чего?
― Ох, ― произносит Кеке, ― не бери в голову.
Они обе заглядывают в коробку, с опаской, как будто оттуда может что-то выпрыгнуть и откусить им пальцы.
― Пусто, ― замечает Кеке.
В жесте отчаяния, она засовывает всю руку в коробку и шарит внутри, просто чтобы развеять все сомнения, убедиться, что коробка полностью, абсолютно, на 100 % пуста. Но она не пуста.
― Эй, ― произносит она. Дальняя сторона кажется другой. Не из текстурированного металла, а из пластика. Она поддевает уголок ногтем и отрывает его, вытаскивает то, что оторвала на обозрение. Это небольшой пластиковый пакет, как пакет для сэндвичей, но четырехслойный и герметичный.
По дороге домой на дороге появляется белый минивэн, затем он исчезает из поля зрения, а затем появляется снова. Он выглядит как еще одно общественное такси, но без его внешних атрибутов: никаких вмятин и царапин, никаких вычурных стикеров на бампере, мехового руля или хула-девушки, свисающей с зеркала заднего вида. Вместо этого: идеальная краска, тонированные стекла. Что-то в этом тревожит Кирстен.
― Я знаю, что это может прозвучать безумно, но… этот фургон… преследует нас? ― хмурится Кирстен.
― Пожалуйста, только не начинай, ― говорит Кеке.
― Серьезно, ― продолжает Кирстен. ― Они едут за нами последние десять минут.
Кеке оборачивается посмотреть на автомобиль, затем разворачивается на сто восемьдесят градусов и продолжает играть на телефоне. Белый минивэн агрессивно виляет и слишком близко приближается к такси. Кирстен начинает паниковать.
― Они знают, что он у нас. Они пытаются остановить нас.
― Перестань, ― рычит Кеке, но, когда она возвращает взгляд на экран, их такси ударяют в бок. Минивэн поворачивает, а затем разворачивается, чтобы ударить по ним снова, отчего пассажиры кричат, а водитель хватается за шляпу и снимает ее, концентрируясь на том, чтобы удержать автомобиль на дороге.
Раздается скрежет металла, когда фургон с силой ударяет по такси, пытаясь вмять его в дорожное ограждение. Водитель такси сохраняет спокойствие, набирает скорость, возвращается на дорогу. Кеке толкает Кирстен вниз и накрывает ее собой. В них снова врезаются, еще сильнее, и они слетают с дороги, машина заваливается набок. Их водитель старательно крутит руль, чтобы они не перелетели через ограждение, затем исправляет крен и врезается в пикап, почти прокатившись по автомобилю.
Их автомобиль качается из стороны в сторону на двух колесах, а затем благополучно приземляется на асфальт. Белый минивэн уезжает. Машины вокруг лавируют и гудят, люди кричат. Внутри такси тишина, едкий запах горящих тормозов. Поблескивают разбитые стекла.
Запись в журнале15 апреля 1988 года, Вествилль'
В новостях: бомба преждевременно взрывается возле кинотеатра Претории "Стерланд", погиб террорист и ранен прохожий. Пассажиры рейса 422 "Kuwait Airways" по-прежнему удерживаются в качестве заложников (прошло уже 11 дней), Ливанские партизаны требуют освобождения семнадцати мусульман-шиитов, сборщиков бомб, удерживаемых Кувейтом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Что я слушаю: Джони Митчелл ― «Chalk Mark in a Rainstorm»
Что я читаю: Маргарет Этвуд ― "Рассказ служанки". У меня такое ощущение, как будто это книга обращается напрямую ко мне, заставляя меня пересмотреть свою жизнь.
Что я смотрю: "Битлджус".
Мой психотерапевт говорит, что это хорошо записывать свои чувства на бумаге, так что вот она: неприкрытая правда. Я не думаю, что таблетки помогают. Я люблю детей больше жизни. Люблю, честно, они как будто живут в моем сердце. Я не могу представить жизни без них.
Но также я чувствую себя загнанной в ловушку. Я так молода, а нахожусь здесь: стираю, убираю, меняю подгузники, в то время как должна путешествовать, заводить друзей, зарабатывать деньги и просто ЖИТЬ. Я чувствую себя так, будто застряла, иногда жизнь кажется мне адом из мочи, какашек и рвоты, адом, который я не выбирала.
Я скучаю по дому и своей семье, пусть мы и не особо ладили. Мне грустно, что они не приедут навестить внуков. Я люблю П. Иногда я думаю, что, должно быть, он жалеет, что женился на мне: я не представляю, как он может находить меня привлекательной, когда я похожа на зомби с растяжками и мешками под глазами. В иной раз я думаю, что я такая хорошенькая и молодая (внутри!), что я должна была бы гулять и ходить на свидания с другими мужчинами, ходить с ними в рестораны, получать цветы и поцелуи на прощание.
Я не хочу есть, потому еда в некотором роде связывает меня с землей, а я хочу быть свободной. Я вижу, что одежда стала на мне болтаться, и мне нравится иметь внешнее визуальное подтверждение тому, что я чувствую внутри.
У меня есть ощущение, что я загубила свою жизнь, что мне не для чего жить. Даже хоть я знаю, что это неправда, я чувствую себя именно так, вот почему мне так тяжело вставать по утрам. А, когда я встаю, дети плачут и плачут, и мне просто хочется выброситься из окна.
Всепоглощающая любовь к близнецам то приходит, то уходит. Иногда я держу одного из них на руках и укачиваю, и ощущаю такую сильную с ними связь, что думаю, что не может быть момента прекрасней. А в следующую минуту что-то происходит: я поскальзываюсь на пролитом молоке, стиральная машинка прекращает работу, Кейт рвет на мой чистый топ, Сэм начинает кричать, затем они оба принимаются кричать, на кухне начинается потоп, и я понимаю, что у нас закончились хлопья на завтрак, и я просто не могу все это вынести, и мой мозг отключается.
В такие дни у меня возникает желание просто сбежать. Оставить П и близняшек. Не быть трусливой, но быть храброй, спасти свою жизнь. В такие дни в машине у меня возникает тревога, потому что мое тело и разум хотят вжать педаль газа до упора и уехать куда угодно, лишь бы подальше отсюда. В другую область. Другую страну. Или даже въехать в мост. Но затем я собираюсь с мыслями, дышу и пытаюсь прислушаться к своему сердцу, которое тянется к детям, сладким малышам, моим прекрасным Сэму и Кейт, и оно говорит мне остаться.
Глава 18
Позаимствованный медицинский костюмЙоханнесбург, 2021
Мужчина, одетый, как санитар, прикладывает, покрытые латексом пальцы, к запястью Уильяма Сорайи, нащупывает пульс. Тот медленный и ровный. Нет необходимости делать это: атлет подсоединен ко множеству мониторов. Он суетится по комнате, переставляет гигантские букеты цветов и корзинки с фруктами и конфетами. Любуется медалью ― первым Олимпийским золотом Сорайи ― на прикроватном столике. Ее местоположение кажется отчаянной мольбой: «Однажды ты был быстрейшим человеком в мире, ты сможешь с этим справиться. Пожалуйста, очнись.»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Санитар достает то, что выглядит, как ручка, из своего кармана, нажимает на нее так, будто хочет сделать запись в карте Сорайи, и протыкает ей трубку капельницы. Далее процесс будет протекать достаточно медленно, чтобы обеспечить его девяносто секундами, чтобы успеть покинуть больницу. Пока он здесь, тревога не поднимется. Он берет медаль и вскользь отправляет ее в карманы брюк, отправляясь на выход. Медаль холодит его бедро.