окружило. Ей бы хватило всего одного слова для того, чтобы успокоить Джорджию, которая без конца требовала от нее объяснений, но Рене уже не хотела вспоминать о том кошмаре, который ей пришлось испытать.
Точно дав понять, что она не скажет ни слова об этом, она, поднявшись с дивана гостиной, поспешила выйти во двор, ни на кого не обращая внимания.
– Я не понимаю, что с ней происходит, – тревожно бросив взгляд в сторону закрывшихся центральных дверей, Джорджия сказала это таким подавленным голосом, что по спине Эндиана пробежал легкий холодок. – После того, как она вернулась, все резко изменилось в ней. Ее взгляд, ее мимика и даже ее запах…
– Дай ей время. Никто не знает, что Рене испытала там. – Эндиан хотел утешить Джорджию, дать ей надежду, избавить от душераздирающих терзаний, пытаясь всячески ее убедить в правоте своих собственных слов.
– Да, но мне все равно неспокойно. Она ведь очень беззащитная и никогда не признается в этом. – Она перевела свой взгляд на меня, как будто пытаясь заглянуть мне в душу. – Энгис, как тебе вообще удалось ее спасти? Мне казалось, мы уже ничем не можем ей помочь.
– Разве теперь это важно? Рене здесь, с нами, и я не думаю, что для нее это будет важно.
Джорджия долго не сводила с меня своих глаз, пытаясь понять, что творится внутри меня в эту секунду, но, не зная, что и подумать, она поспешила отвести их в сторону.
Долго не говоря ни слова, она о чем-то размышляла, отключившись от окружающей ее реальности. И лишь тогда, когда горячие руки Эндиана коснулись ее плеч, она, встрепенувшись, снова пришла в себя, подняв на него свои померкшие глаза.
– Тебе снова нездоровится, – раздался ровный голос Эндиана. Он чувствовал, как переполненное досадным чувством слабости тело любимой изнывало, прося хоть немного давно желаемого покоя.
– Кстати, Джорджия, как твое самочувствие?
– Гораздо лучше. – Она тепло мне улыбнулась, точно благодаря за мое внимание. – Правда, временами я чувствую слабость, которая буквально валит меня с ног. Даже не могу понять, что со мной случилось.
Ее взгляд мгновенно помрачнел, и, поднявшись с дивана с помощью Эндиана, она направилась к лестнице. Лишь в этих крепких горячих руках она могла чувствовать себя в безопасности, перестав обращать внимание на те ожоги, которые они неосознанно ей оставляли.
Переведя свой взгляд на Лео, что настойчиво прожигал меня своим недоверчивым взглядом, я пытался понять, что сейчас творится в его голове, заполненной одной, но очень серьезной мыслью, которая давно не давала ему покоя.
Молча смотря на меня, он, в какой-то момент, сунув свои руки в глубокие карманы штанов, прошел мимо меня, затаив какое-то очень сомнительное подозрение, полностью поработившее ее сознание.
Оставшись в гостиной один, я еще долго думал о том, что происходило в стенах поместья Кёллер, сам не замечая, как мои пальцы едва касаются некогда отцовского серебряного перстня, внутри черного камня которого уже давно не было злополучной трещины.
Все вопросы, заполонившие мою голову, уже были давно решены, и я, оставив пространство гостиной в покое, молча направился наверх, желая побыть в полном одиночестве в тихом кабинете Чарлза.
Книги на стеллажах не были моей целью, и привлечь мое внимание они не могли, наконец, оставив поле моего зрения без капли какого-либо внимания. В этот момент я был уверен, что смогу подчинить себе каждый уголок, в котором лихорадочно дрожала темнота. Нужно было лишь немного подождать, дождаться, когда прежние силы вернутся в мое опустошенное тело.
Рене никого не хотела видеть, оставшись одна среди черных, горячо любимых цветов. Только они могли понять то, что ей пришлось испытать, не по своей воле отказавшись от реальности, которой она дорожала.
Заглушив в себе малейшую мысль, она молча наблюдала за цветами, которые безмятежно смотрели на нее, не испытывая ни капли сожаления. Опять они были жестоки с ней, коварны, как никогда. Но Рене хотела дотронуться однажды до них и понять, что шипы давно перестали обжигать ее руки. Однако этого бы никогда не произошло, и она прекрасно об этом знала.
Само понимание того, что отсюда нет выхода, давно было принято ею, как и то безответное чувство, которое истошно кричало внутри ее сердце каждый день, каждую ночь, не унимаясь ни на секунду.
Я никогда не мог понять, о чем постоянно думала Рене, о чем она мечтала, ибо мечты ее и желания всегда были далеки от реальности. Она верила, она всегда верила, что это тяжелое свинцовое небо когда-нибудь перестанет быть таким холодным и бесчувственным, покорившись ей. Но все было не так, как она думала, и ее мечты оставались лишь мечтами, как бы она ни старалась придать им хоть какую-то телесную форму.
Цветы молчали снова, не говоря ей ни слова, и Рене могла бы уже подумать, что они мертвы, однако она отчетливо слышала, как они тихо дышат, едва покачиваясь на легком ветерке.
Отказавшись принимать все так, как есть, она продолжала мечтать, прочно забывая о том, что рядом с ней притаилась жизнь, которую уже никто бы не смог изменить. Однако она пыталась и верила, что когда-нибудь цветы перестанут быть с ней так жестоки, как сейчас, продолжая истязать ее тонкую кожу.
Несмотря на то, что она давно смирилась с этой болью, она роняла теплые слезинки, когда очередной шип снова вонзался ей в тонкий палец.
Нужно было заглушить эту боль, нужно было, чтобы она стала с ней единой, но Рене, когда я обнял ее, став впервые так близок, уже не могла быть той, кем была всю свою жизнь.
Неужели она никогда не забудет о моих холодных прикосновениях и о том, как я дал ей надежду?.. Она никогда бы не сказала, что беззащитна, медленно погибая от холода, который беззаконно воровал ее тепло. Вспоминая об этом, Рене еще никогда не была такой счастливой, как сейчас.
Что-то болезненное пронзило ее хрупкое сердечко, когда она внезапно наткнулась на пару белых кустов роз, которые безгрешно проросли между черными, надменно посмеиваясь над несчастной Рене, которая медленно теряла не так давно полученную надежду. Как же она не хотела верить, что это все происходит с ней на самом деле, который раз врываясь в ее жизнь. Она хотела бы, чтобы все это, происходящее с ней, оказалось глупым сном, неспособным стать частью ее реальности. Но белые розы были настоящими, как бы Рене не хотела этого отрицать.
Не замечая боль, пронзившую ее руки насквозь, она яростно избавлялась от ненавистных белых роз, думая, что так она сможет спасти то, что всегда было для нее особенно дорого. И когда от злостных цветов не осталось и следа, она могла успокоиться, прийти в прежние чувства, на мгновение заглушив боль в своей груди.
– У тебя уже ничего не получится, – где-то рядом раздался тихий голос, от которого ей было не по себе: она помнила, как подло с ней он всегда поступал. – Маленькая наивная Рене всегда витала в облаках…
Озираясь по сторонам, Рене пыталась увидеть ту, что играла с ней, сокрывшись где-то в тумане, плотной пеленой скользящей по сырой земле. И только тогда, когда туман коснулся ее ног, Рене, подняв глаза, увидела перед собой искрящиеся светом голубые глаза, безвозвратно пожирающие ее целиком.
– Зачем ты снова пришла? Энгис давно прогнал тебя и уже вряд ли захочет вернуть.
Тонкие губы голубоглазой изогнулись в надменной улыбке, которая всегда смеялась над слабостью пепельноволосой наивной девушки.
– Энгис? Он никогда не представлял для меня особой ценности. Такой наивный и добрый… – голос голубоглазой стал еще тише, едва не растворившись в белоснежном тумане, от которого ноги Рене начинало медленно сводить. – Это-то и стало его главной слабостью. Если бы он мог пересилить эту свою доброту, то, может быть, все тогда сложилось бы иначе.
– Все было бы иначе, если бы не было тебя в нашей жизни. И как только