Смириться с ней было сложнее. В сценке с кораблем, казалось, просто отражалось то, что он видел вокруг, и какой бы волшебной ни была меняющаяся гравировка, она, по крайней мере, уходила корнями в знакомый ему мир.
Однако изображение моряка и того, кто следовал за ним – по-видимому, Резного Беса, – представляло собой загадку, которая тревожила и своей непостижимостью, и зловещим характером.
Когда Эдвард ступил на берег, в его голове все еще роились вопросы. Какой же все-таки смысл заключен в резьбе? Это реальное событие или в некотором роде символическое? Что оно означает? Это предостережение? Может, зуб предупреждает его об опасности или заманивает в неведомую ловушку? Вдруг, словно ища ответы на свои вопросы, он оглянулся и впервые заметил, где находится.
Постепенно Эдвард узнал это место, и ужас сковал все его тело. Он почувствовал то же, что и после падения зуба в океан. Он почувствовал, что тонет.
Эдвард стоял на той же набережной, что была вырезана на зубе. Вот высокое здание цвета охры с часовой башней, вот черепичная крыша и флюгер в форме стрелы. Впереди шел один из его товарищей по команде. Эдварду захотелось окликнуть его, рассказать об ужасе, который нарастал в душе, – но как? Его бы сочли помешанным.
Казалось совершенно невероятным, что в такой день – когда солнце стояло высоко в кобальтовом небе, кричали морские птицы, а рыбаки пели, вытаскивая на берег свой улов, – что в такой день нечто настолько мрачное из бессолнечного потустороннего мира может подступить совсем близко.
И все же Эдвард всеми фибрами души чувствовал, что существо с гравировки, Резной Бес, чем бы он ни был, обретался рядом. Стоит обернуться, и он увидит Беса, эту тень, и страх узреть его жуткую размытую фигуру был почти невыносим. Эдвард ощущал дыхание Беса на своем затылке.
В отчаянии Эдвард вытащил складной нож, раскрыл его дрожащими руками и принялся колоть и царапать изображение Беса. И как он не додумался до этого раньше? Его охватило головокружительное чувство победы. Спустя несколько мгновений на зубе вместо нечеткого силуэта остались лишь глубокие порезы. А потом Эдварду стало больно.
Каждый дюйм его тела пылал в агонии. Из него полилась кровь, капая на зуб и на мостовую. Ноги больше не держали его, и он упал. Жизнь вытекала из Эдварда, и, лежа на земле, он видел, что его руки и ладони будто исполосовали гигантским лезвием, и он понял: он не моряк с гравюры. Он – Резной Бес.
Перед глазами всё затуманилось… Эдвард смутно увидел лицо: кто-то наклонился к нему и спросил, как его зовут и что произошло. По лицу человека было видно, что раны Эдварда его ужаснули. Должно быть, такое же выражение лица было и у самого Эдварда в Александрии.
С последним вздохом он попытался предупредить моряка, который уже поднимал с земли зуб кашалота. Но губы больше не слушались приказов сознания, и даже если бы он по-прежнему владел своим телом, лицо его было так искромсано, что Эдвард не смог бы вымолвить ни слова.
Как в свое время и Эдвард, моряк понял, что ничем не сможет помочь, и, опасаясь неприятностей, решил уйти. Последним, что увидел Эдвард, припав изрезанным ухом к земле, был моряк, который остановился рассмотреть зуб, а потом сунул его в карман и ушел.
* * *
– Итан, – сказала Кэти, – мне больно.
Во время рассказа я держал Кэти за руку, чтобы успокоить, потому что увидел: она чересчур испугалась еще в самом его начале. Но история, очевидно, произвела впечатление и на меня: каждый мускул в теле напрягся от ужаса, и я сдавил ладонь моей бедной сестры.
Теккерей, как и обычно, был доволен, что вызвал в нас подобный отклик, и мне снова пришлось бороться с желанием дать ему в нос. Шторм присмирел, и вокруг нашего мыса и трактира воцарилось долгожданное безветрие. Ветки перестали стучать и скрестись в окно.
– Кажется, шторм выдохся, – сказал Теккерей. – Скоро вернется мой корабль, и я вас покину, а трактир снова будет в вашем полном распоряжении. Сердечно благодарю вас за гостеприимство.
– Мы были вам очень рады, – ответила Кэти. – Мне бы хотелось, чтобы вы остались и познакомились с отцом.
– Мистер Теккерей не хочет знакомиться с отцом, Кэти, – сказал я. – Ему не следует задерживать свой корабль, какой бы то ни было.
Эти слова я произнес, надеясь своим тоном показать, что лично я подозреваю, что Теккерей никакой не моряк, а скорее бродяга или проходимец.
– Тебе есть что сказать, дружище? – спросил он.
– Только то, что я по-прежнему задаюсь вопросом, как вы оказались здесь в такую ночь, – ответил я. – В такой свирепый шторм ни один корабль не достиг бы гавани. Как вы добрались до берега?
– Вплавь, – ответил Теккерей.
– Очень смешно, – сказал я. – Но мне все же любопытно, почему вы не хотите рассказать правду.
Теккерей закрыл глаза и медленно покачал головой. Когда он их открыл, то посмотрел на Кэти, а когда заговорил, его голос зазвучал спокойно и тихо. Ветер, словно бы в ответ, тоже стих, и казалось, что все вокруг смолкло в ожидании.
– Шторм – часть моряцкой жизни, – сказал Теккерей, – и каждый моряк от рыбака до адмирала рано или поздно подвергается этому испытанию духа. Шторма приходят и уходят. Таким кораблям, как мой, они обычно не страшны. Но бывают шторма особенно сильные. Такие, как этот.
Я открыл было рот, чтобы возразить, но что-то в его лице заставило меня сдержаться.
– Возможно, я задумался о том, что нахожусь близко от мест, где родился и провел юные годы. Возможно, я думал о Кэти и той жизни, которую мы могли бы прожить. Возможно, я смотрел на этот самый трактир, ютящийся на вершине скалы.
Он глотнул рома и медленно поставил опустевший стакан.
– Как бы там ни было, – сказал он, – я не заметил волны, которая смыла меня за борт.
– Боже мой! – воскликнула Кэти. – Вы упали в море в такую бурю? Как же вы сумели выжить, мистер Теккерей?
– Да, мистер Теккерей, – сказал я, приподняв бровь. – Как же вы не утонули?
Он, как обычно, не взглянул на меня и обратился к Кэти.
– Волны снова и снова захлестывали меня и увлекали на дно, но каждый раз я выплывал на поверхность. Я увидел на скале трактир и понял, что меня несет к берегу. Вскоре я уже стоял на отмели в бухте у этих скал.
– И как вы поднялись оттуда к нам? – спросил я. – Ведь скалы высокие и коварные.