Меня изрядно возмутило, как он радовался нашей с Кэти размолвке, пусть и короткой.
– Давайте же забудем эту ссору и продолжим. Кто хочет послушать еще одну историю? – спросил он, потирая руки.
– Пожалуйста, расскажите ее, – сказала Кэти, постепенно опуская нос и бровь. – О чем она?
– Что ж, слыхали ли вы о гравировках на кости?
– Конечно, – ответил я, желая разуверить его в том, что мы всего лишь невежественные дети, – убеждение, в котором он, кажется, укрепился. – Вы имеете в виду декоративную резьбу на зубах кашалота и прочем.
– Да, – сказал Теккерей, кивая и наклоняясь вперед. – Совершенно верно. И моя следующая история как раз о таком предмете.
Резной бес
Эдвард Солтер возвращался к своему кораблю, стоящему в гавани Александрии. Он оторвался от товарищей по команде, которые были старше него, и, пока он в восхищении наслаждался экзотическими видами и звуками города, уже стемнело, и в одиночестве ему стало не по себе.
Шагая по длинному, скудно освещенному причалу и слегка сторонясь теней, Эдвард увидел, что впереди на мостовой кто-то лежит.
Его с детства учили, что при виде человека в беде нельзя пройти мимо – нужно помочь чем можешь, и потому он побежал к лежащему. Эдвард приблизился, и его потрясло, что этого человека будто терзал лев или медведь: одежда разорвана, как и плоть под ней, кости сломаны, голова размозжена, словно дыня, а лицо ужасно перекошено и обезображено. Но удивительным образом он был еще жив.
– Кто это сделал? – спросил Эдвард, наклонившись над ним.
Человек жалобно застонал, но не ответил. По набережной кто-то шагал в противоположную сторону – кажется, тоже моряк. Эдвард думал было окликнуть прохожего, но, снова взглянув на лежащего, передумал и смолчал.
Пострадавший держал что-то в искалеченной руке и вдруг изо всех оставшихся сил – ибо было ясно, что жизнь в нем угасает, – попытался швырнуть предмет в море. Однако вещь эта запрыгала по мощеной набережной и осталась лежать примерно в ярде от ее края.
Лежащий знаком попросил Эдварда наклониться ниже, и тот послушался. Человек схватил Эдварда за куртку и попытался что-то сказать, но, хотя и шевелил губами, не мог издать никакого звука, кроме сдавленного кашля, а через несколько секунд его хватка ослабла, и он безвольно повалился на землю.
Будь Эдвард дома, в Лондоне, он разыскал бы констебля или позвал на помощь. Но он не дома. Он моряк в чужой стране, а у его ног – изувеченный труп.
В это самое мгновение он решил, что больше ничем не может помочь несчастному. Он не видел нападавшего и не мог посодействовать его поимке. Лучше вернуться на корабль. Он уже собрался уйти, но любопытство взяло над ним верх.
Эдварду стало интересно, что же умерший так хотел выбросить в воду. Он вернулся и поднял предмет, а подняв, почти сразу услышал голоса. Они раздавались вдалеке, но ему все же не хотелось, чтобы его здесь обнаружили, так что он положил предмет в карман и поспешно ушел.
Вернувшись на «Сохатого», Эдвард повертел предмет в ладони. Это был зуб – большой, несомненно принадлежавший огромному кашалоту – на котором было вырезано какое-то изображение. Из-за тусклого света Эдвард не мог разглядеть деталей, но видел, что оно грубовато и в то же время выразительно, а именно это необычное сочетание придает подобным вещицам странное очарование. Эдвард определенно был рад, что она не потонула в гавани.
Он спустился под палубу. Старый моряк по имени Мортон, который потерял всякий интерес к кабакам и заморским портам, сидел на бочке и читал книгу при свете фонаря. Зрение у него садилось, и он пользовался лупой. Эдвард вытащил зуб из кармана и попросил у Мортона его увеличительное стекло.
Мортон согласился, и Эдвард поднес зуб к фонарю и взглянул на него в лупу, снова дивясь сложному подробному рисунку.
С одной стороны зуба была изображена набережная, по которой шел моряк. Позади него было высокое здание со стенами цвета охры, крышей из терракотовой черепицы и высокой зубчатой часовой башней, которую венчал флюгер в форме стрелы.
Перевернув зуб, Эдвард увидел другую гравировку: она изображала похожий на «Сохатого» трехмачтовый корабль, стоящий в гавани, напоминавшей Александрийскую. Прямо под гравировкой по краю зуба аккуратным, но немного неловким наклонным почерком были выведены такие слова:
Узри и бойся Резного Беса.
Узри и бойся самоё себя.
Поднеся увеличительное стекло ближе к искусно выгравированному кораблю, Эдвард изумился: корабль не просто походил на «Сохатого», судя по названию на борту, это и был «Сохатый».
Неужели владелец зуба пытался заполучить «Сохатого»? Эдвард никогда его прежде не видел, это несомненно. Может, этот человек ходил на нем в прошлом? Может, он и вырезал это изображение?
Эдвард снова перевернул зуб и взглянул на изображение моряка на набережной. И заметил кое-что, чего не разглядел в первый раз. С другой стороны рисунка, справа на набережной, был второй, гораздо менее четкий силуэт.
Казалось, когда художник выреза́л этот силуэт, талант его покинул, ведь если первый моряк был изображен во всех подробностях вплоть до пуговиц на куртке и платка на шее, то второй выглядел только намеченным, размытым, словно находился в движении. Очевидно, мастер остался недоволен своей работой и попытался ее зацарапать. Вдруг Эдварду вспомнился искалеченный человек, и он вздрогнул.
Он уже собирался положить зуб в свой сундук, но снова уставился на гравировку. И хотя здравомыслие и рассудок говорили ему, что это невероятно, ему, возможно, показалось, что размытый силуэт переменил место. Если раньше он находился на правой стороне зуба с самого краю, то теперь сдвинулся влево и стоял явно ближе к моряку.
Эдвард уставился туда, где был силуэт раньше, но там не осталось и следа царапин; поверхность зуба была нетронутой и гладкой, как шелк. Должно быть, просто померещилось. И все же в глубине души он знал, что никакой ошибки здесь нет.
Пока он сидел, уставившись на зуб, старик Мортон подошел узнать, чем Эдвард так обеспокоен.
– Что у тебя тут, мальчик? – спросил он и, увидев в ладони Эдварда зуб, сказал: – А! Это резьба по кости, и, кажется, искусная.
Мортон попросил взглянуть, и Эдвард передал ему зуб, успокоенный возвращением к нормальности. Сейчас, когда Мортон стоял рядом, более вероятным объяснением казалось, что он просто плохо запомнил рисунок, и никто на самом деле не шевелился.
– Твоя работа? – спросил Мортон.
– Моя? – сказал Эдвард. – Нет. Я так не умею. Эту вещь… мне подарили.
– Вот это подарок, – сказал Мортон. –