пускать, заметно снижая цены на рынке. Державе это выгодно, мне — так как я скуплю заводы конкурентов за гроши — тоже выгодно, народу, который получит нужный ему товар дешевле, опять выгодно. Причем моя выгода тут будет двойная: у народа останется больше денег, те же мужики купят больше товаров, а чтобы больше товара изготовить, промышленники побегут покупать у меня станки — за деньги покупать…
— А если держава не захочет разорения промышленников?
— Помешать она сможет лишь одним способом: покупая у них товар втридорога. Но, насколько я знаю, состояние государственного бюджета нынче отнюдь не радостное, так что этот способ неосуществим. И я всех конкурентов разорю, причем довольно скоро разорю. Если же мне держава поможет, причем поможет не деньгами, а, по сути, не будет мне мешать в развитии промышленности и, главным образом, в получении сырья для этой — моей — промышленности, я их разорю гораздо быстрее. Но — прошу обратить особое внимание — я разорю лишь тех, кто занимается первым переделом этого сырья, и занимается — что вы можете на примере моего завода увидеть — совершенно бездарно. Вам ваши инспекторы говорили, что у меня на пуд стали угля тратится вчетверо меньше, чем на демидовских заводах? Нет? В том же Липецке чугунный завод остановили потому что все леса вокруг вырубили, а у меня в поместье уже через шесть-семь лет пропадет нужда в привозе дров для выделки угля, поскольку свой лес, специально для этой цели, кстати, и высаженный, уже все потребности обеспечит.
— И потребности для Липецка?
— Для Липецка нет, но там я рассчитываю уже использовать уголь каменный. Или еще что-то, если мне привилегии на добычу каменного угля держава не выдаст. Правда в последнем случае сталь у меня на треть подорожает, но все равно конкурентов по цене у меня не будет.
— А вы уверены, что иные заводчики ваши методы выделки чугуна и стали не переймут?
— Сразу видно, что разговариваю с человеком думающим, что на самом деле приятно. Я давно уже ждал этого вопроса, и ответ на него тоже давно готов. В этом я абсолютно уверен, уверен просто потому, что для использования моих методов нужно переобучить всех мастеров и всех рабочих. Но в первую голову переобучить самих промышленников, что в принципе невозможно.
— Вы считаете всех дураками?
— Я не могу считать дураками людей, зарабатывающих миллионы. Они не дураки, но они вопиюще необразованны! Приведите мне хоть одного заводчика, который сможет вам объяснить, что такое метилендифенилдиизоцианат… ладно, хоть одного, который сможет на пальцах рассказать как работает турбодетандер — и я возьму свои слова обратно. Мои мужики, которые на заводе зарабатывают мне по пятнадцати рублей в день, начали обучаться работе будучи десятилетними парнями и девками, и они работают ровно так, как я их научил. Но я их учил работать именно на этой печи, а если их поставить к другой, они просто работу делать не смогут. Чтобы они смогли работать просто на подобной, но другой печи, нужно им еще года три-четыре обучаться, а чтобы они смогли понять, что же собственно они делают, учиться нужно еще лет десять. И мне потребны именно обученные всем премудростям дела специалисты-мастера, а простые мужики мне вообще не требуются!
— И именно поэтому вы простых мужиков сотнями скупаете?
— Тысячами, уж если быть откровенным. Однако повторю: мне мужики без надобности. Но вы, верно, в курсе, что в моих деревнях — во всех деревнях — обустроены школы, в которых всех детей мужицких возрастом от шести лет обучают грамоте и прочим наукам?
— Что-то слышал, но не придал особого значения. Сейчас стало модным мужицких отроков чему-то учить.
— Я этим не по причине моды занимаюсь. Из этих детей всего через десять лет вырастут рабочие для моих заводов, каждый из которых мне будет дохода давать… да хоть по пятнадцати рублей, но их будет уже не десятки, а тысячи. А еще лет через пять из этих тысяч вырастет и десяток-другой уже ученых или инженеров, каждый из которых мне доходы обеспечит в тысячи рублей за день.
— Ну насчет тысяч рублей с человека — это, скорее, ваши мечты радужные. Но даже пятнадцать рублей в день с тысячи человек…
— С четырех, сейчас в школах у меня четыре тысячи детей.
— Четыре тысячи, это выходит по шестьдесят тысяч в день?!
— Да, чуть больше двадцати миллионов в год. И половину дохода я готов буду отправлять в казну, причем сугубо на нужды армии.
— Только на армию? А почему, позвольте спросить?
— Не хочу, чтобы мои заводы захватили жадные иностранцы.
— Разумно рассуждаете. А мы найдем, куда сэкономленные средства направить, так?
— Ну уж в этом я не сомневаюсь, — я широко улыбнулся. — Но — через десять лет, не раньше.
— А через три года вы обещаете из Липецка поставлять в казну миллион пудов чугуна… по двенадцать копеек за пуд.
— И стали.
— Хорошо. Раз уж вы денег от казны не просите, то… За Верхний Студенец будете эти три года выплачивать в казну по шести тысяч рублей, это нынешний доход с земли этой. Если вы через три года свое обещание сдержите, то я свою вам поддержку сохраню. А если нет, то уж не обессудьте.
— Не обессужу. Или как там правильно? — и мы оба рассмеялись.
Интерлюдия 2
В которой опять посторонние люди обсуждают вопросы, в которых они ничего не смыслят.
Николай Алексеевич Тургенев с презрением в голосе объяснял своему сыну:
— Если ты денег просить приехал, так не дам я тебе ни копейки. У жены проси, она у тебя богатая. А если корить пришел, то я тебе так скажу: мне уже семьдесят восемь. Я поместье мое устроил, полвека его устраивал. Когда-то удачно, а теперь оно в упадок идет. И я прожился, и земля истратилась — а мне больно было бы смотреть как дело жизни моей насовсем развалится. Так что если дал мне Господь случай пожить по царски, так грех не пользовать сей случай.
— Тоже мне случай: ни с чем остаться.
— Ты в мой дом пришел, так скажи: много ли ты столь хороших домов повидал? Да в столицах таких хором не найти!
— Так дом-то не твой.
— А у тебя, Сережа, своего вообще ничего нет. Мундир — и тот, поди, из средств супруги построил. Надоест ей твои похождения терпеть — и пойдешь ты по миру с голым задом. А я в доме сем до конца жизни жить буду,