Читать интересную книгу Содержательное единство 1994-2000 - Сергей Кургинян

И когда Ракитов, один из людей, представляющих концептуальную элиту в окружении Ельцина, вдруг заявил о том, что необходимо сменить ядро русской культуры, я отреагировал на это достаточно остро, потому что понимал, о чем идет речь. Фундаментальная онтологическая формула, о которой говорилось выше, – это один код. Таких кодов 10-12. И все надо сменить? Я извиняюсь, зачем, за счет чего и на что?

Но, предположим, что мы начали ускоренно проводить модернизацию без смены кодов. Что мы получаем? Мы получаем смешанный, неустойчивый тип. Мне скажут: "А разве советский период не менял коды православной и доправославной русской культуры?" Отвечу: нет, не менял. И докажу почему. Тем более, что с теоретических высот нам пора спускаться на грешную землю и обсуждать главное: вопрос о национально-буржуазном государстве и его альтернативе. Почему то, о чем мы говорили, важно? Потому что, пока есть трансцендентное, пока рядом существование и сущность – народы, имманентно существующие здесь, в мире, соединяются через эту сущность. Т.е. они все висят на коромысле мощной духовной идеи. (См. рис. 8).

Рис. 8.

Это есть империя. Империя – это никакой не империализм. А то, что мы сейчас имеем, это как раз и есть империализм без всякой империи, в смешанных, мутирующих буржуазно-национальных кодах. В них: государство строится железом и кровью. С точки зрения национально-буржуазной России никто ведь не считает, что Чечня – это Россия, но все знают, что она наша. Буржуазно-национальное государство распространяет принципы устройства экономической жизни на жизнь геополитическую. В этом смысле, Чечня – есть геополитическая собственность России, а вовсе не Россия, и поступают с ней как с собственностью, а не как с частью себя, т.е., говоря другим языком, как с колонией. И это правильно, с точки зрения М-проекта, и не надо здесь лицемерия! Если это колония, если граница государства проходит там, куда ступила нога солдата, если государство строится железом и кровью, то вопрос о границах – это вопрос силовой. Насколько хватит сил, там и будут, где завоюют, там и будут.

Но если речь идет об империуме, то встает вопрос об объединительной силе трансцендентного, той духовной идеи, в поле которой, объединяясь, входят народы.

В Священной Римской империи народы были объединены на почве католической идеи. Российская империя – в классическом виде – православная империя. Но здесь сразу возникла трагедия слишком большого количества иноконфессионального субстрата.

Поэтому большевики решили это просто, они сказали: трансцендентная сущность – это коммунизм. И все вы в этой сущности объединяетесь. Красная империя – союз народов в поле коммунистической идеи.

С точки зрения такого устройства, кстати говоря, 6-я статья Конституции абсолютно правомочна. И с того момента, как нанесли удар по идеологической основе, по этой 6-ой статье, начался неумолимый демонтаж государства. И удержать это государство на других рубежах было абсолютно невозможно. Потому что речь шла о том, какой тип государства мы строим: империю или национально-буржуазное государство. Национально-буржуазное государство можно было строить только через рассыпание империи.

Во второй части доклада я специально предложил вашему вниманию одно из теоретических рассуждений. Можно, например, провести конференцию "Фундаментальные социокультурные коды, формирующие ядро народного самосознания. Русская идея как совокупность этих кодов". И, описав коды, понять, какого типа государство нам нужно. Никто при этом не умаляет роль русского фактора в этой системе. Именно русская идея в ее всечеловеческом, симфоническом, слиянием – она и держала эту империю. И совершенно правильно, что она ее держала.

А национально-буржуазное государство возникает тогда, когда "это" уходит. Но как держать государство в чисто имманентной среде? Для ответа на этот вопрос вводятся понятия "геополитический фактор", "общий рынок", "национальный интерес" и т.п. Никто уже не говорит о целях и смыслах. Все говорят о гораздо более приземленных вещах. И в конечном итоге, в крайнем варианте, все может оказаться сведенным к следующему: я хочу, чтобы мой народ жил, а ему не дают жить, у него отнимают место жизни в пространстве, саму жизнь. Мы вправе защитить эту жизнь? Да, безусловно. Можно ли сказать, что все главное – только там, в трансцендентном, а здесь, в имманентном, ничего нет, и мы не должны защищать эту жизнь? Нет! Нет и еще раз нет!

Но возникает три вопроса: во-первых, об адекватных формах защиты, во-вторых, о соответствии формы организации жизни тому, что есть народ.

Есть, наконец, и третий, последний вопрос, который не исключает постулата, гласящего, что народ должен жить, но дополняет его вопросом: а для чего он живет? Для чего? И вот в этом-то и заключается, с моей точки зрения, самый главный, трагический для русских, момент.

Русские не могут жить без ответа на вопрос о Смысле. И когда у них отнимают ответ на вопрос, для чего они живут, – они лишаются той яростной силы, с помощью которой, например, они идут до Берлина, становятся мировой империей… В русской культуре нельзя ампутировать трансцендентное. Нельзя! Сейчас у нас формируется слой лавочников, который, может быть, ухитрится обойтись без трансцендентного, без высших смыслов и научит этому других. Но я хочу задать вопрос: а будет ли строящаяся нация (в том виде, в каком я понимаю это слово, т.е. некий народ, находящий формы своего самоопределения и самосуществования в отсутствие трансцендентного), будет ли эта русская нация русским народом? Будет ли она тем, что сохраняет преемственность русской истории? Ведь мы же знаем сегодняшних греков – это вовсе не Эллада! Мы можем любоваться пирамидами, но сегодняшние египтяне – не есть великий народ, скажем, Среднего Царства.

Этот вопрос сразу сопрягается с другим: может ли оставаться великим народ, потерявший империю? Не лукавим ли мы, когда говорим, что империи не будет, а великий народ останется? И когда я вижу все здесь происходящее, у меня возникает два противоречивых, в общем-то, чувства.

Первое.

Пытаться организовать высший смысл в Московском княжестве – бессмысленно. Это можно делать только в великой России. И потому каждый, кто посягает на целостность России, – мерзавец и преступник. Все, что посягнет на целостность, должно быть блокировано, отсечено, подавлено.

Второе.

Но дальше мы должны ответить не на вопрос о том, что мы защищаем, а на вопрос о том, что мы строим? В чем сущность того, что мы строим?

Здесь заложено, в конечном итоге, и отношение, например, чеченского народа ко всему происходящему. Сегодня есть две точки зрения:

– все чечены объединились и хотят всех русских зарезать и отстоять свою независимость любой ценой;

– там воюют какие-то бандиты, не чеченский народ, а неизвестно что.

Ни то, ни другое – не верно. Реакция многих чеченов – это недоумение. Недоумение, связанное со следующим. Так или иначе, но речь в нашей стране шла все время о братстве народов. Это же не пустые слова! Если это братство народов, то те, кто хочет братства, находят для этого братства язык. Если это колониальная стратегия – тогда колониальные войны и покоренные народы. Но особенно тяжелая ситуация складывается там, где сначала говорили о братстве, а потом о том, что можно взять сколько угодно суверенитета, а потом о колониальном существовании. Есть сшибка логик формирования государства. Сшибка концепции – в сознании и бытии.

И, наконец, еще одна очень существенная, как мне представляется, вещь. Идет чеченская война. А кто там у русских база поддержки? Нельзя удержать территорию, на которой у тебя нет своих. Свои – это кто? Я, может быть, еще не исчерпал идеализма в той мере, в какой это необходимо для занятия политикой, но я – и не слепой идеалист. Я прекрасно понимаю, что когда Фрунзе и другие приходили в Среднюю Азию, они в первую очередь пытались понять, кто здесь за пришедших, за армию, за Россию, а кто – против. Но дальше осуществлялась одна интересная процедура, крайне необходимая для успеха их очень жестоких акций. Те, кто были "против", получали плохое имя в соответствующей идеологии – они назывались "буржуазия". А те, кто были "за", получали хорошее имя – они назывались "пролетариат". Хотя все понимали, что и там, и там – баи, и что эти же баи потом и сели на свои места во власти. Но процедура имперского овладения предполагала некий ритуал "называния". Это "называние" – существенный компонент данной политики. Равно как и вера в даваемые имена.

А что происходит сейчас? "Ты, – говорят, – чеченец наш, потому что трусливый, потому что ты нас испугался и под нас лег, а ты – чеченец не наш, потому что храбрый, потому что нас не испугался". И как они (не "пролетариат", а "трусливые чеченцы") должны управлять потом своим народом? В такой роли? На основе чего? А если они не будут управлять, то что, все время управлять будет русская военная администрация?