кто знает, на сколь длительный срок. Впрочем, в данный момент Хаджара это мало интересовало. Жизнь опять тянула его в дорогу.
Глава 1799
Когда их четверка добралась до дома, выделенного отряду Арадом — солнце уже склонилось над зенитом. Дубрава не могла идти быстро, но никто её и не торопил. В какой-то момент ведьма, отстранилась от Бадура и предпочла предплечье Равара, давая возможность поговорить двум воинам.
Бадур и Хаджар шли рядом молча. Один смотрел себе под ноги, а другой — на небо.
— Ты уверен, Бадур? — спросил, наконец, Хаджар.
Воин только кивнул.
Генерал вздохнул и покачал головой. Снег игриво хрустел под его ногами, так и подмывая вспомнить стародавние времена, слепить из него увесистый шар и кинуть куда-нибудь в противника.
Да… времена, когда чтобы одолеть врага, требовалось лишь метко попасть ему снегом куда-нибудь ближе к глазу, а затем, смеясь и барахтаясь, пойти вместе во дворец, где их уже ждали теплые ванны и сытные ужины.
Хаджар редко играл с дворянскими детьми, но сейчас, почему-то, вспоминал об этом с упоением теплой ностальгии.
— Жена и дети…
— Не подумай, генерал, — перебил Бадур. — нет на свете ничего, что я бы для них не сделал и нет другого, к чему меня звало бы сердце и по чему бы ночами не выла волками моя душа, но… — северянин прикрыл глаза и подставил лицо морозному воздуху. — Я был рожден воином, Хаджар. Я проливал озера пота и реки крови каждый день своей жизни начиная с того момента, как мне исполнилось шесть лет. И все это ради того, чтобы мои руки были сильны, а дух крепок к тому моменту, как мое ремесло понадобиться. Я не умею охотиться, Хаджар, не умею строить, возделывать почву, рыбачить на штормовых волнах, не уметь рассказывать истории, готовить еду, растить детей и… иногда мне кажется, что я не совсем понимаю смысл слова любовь. Но я знаю, что такое долг.
Долг… Хаджар не помнил, чтобы за то время, что они провели на севере, пусть это и был краткий срок, кто-то слишком много смысла вкладывал бы в слово “честь”. При этом здесь чтили “долг” и “доблесть”. Не обязательно воинскую.
Для северян не было разницы воин, гончар, плотник, рыбак или кто-то еще. До тех пор, пока ты истово верен своему делу и приносишь пользу окружающим, помогая своему племени выживать там, где иные бы сдались еще при рождении — ты достойный человек.
Может именно такой простой истины не хватало внешнему миру…
— Я не могу обещать, что ты вернешься обратно, Бадур, — честно сказал Хаджар.
— Никто не может, генерал, — согласился северянин. — Но если я отправлюсь к праотцам в бою с сыновьями Феденрира, защищая родину, значит я до конца исполню свой долг. И когда мой сын войдет в Твердыню, чтобы взять топор, его мать будет с гордостью провожать нашего отпрыска. Таков наш путь, генерал. Мы не меряем жизнь веками. Только мгновениями. И каждое мгновение, что я провел с семьей, бесценно и я бы хотел провести еще, но… кто будет сражаться, если не я?
Хаджар снова покачал головой и посмотрел в сторону, куда смотрел Бадур. Тяжелые облака сцепились единой дланью, укрыв собою небо. Серые, хмурые, совсем неприветливые.
Здесь, среди льдов и снегов, не увидишь радостного солнца, опаляющего лицо жаркими лучами, и не улыбнешься бескрайней лазурной синеве, в выси которой птицы поют наравне с безмятежными кучевыми.
Кому-то бы этот пейзаж показался бы серым и депрессивным, но Хаджар находил в нем иное. Находил в нем ожидание и, наверное, даже надежду. Надежду на то, что пусть ненадолго, пусть в самый редкий летний день, пусть даже не каждый день, но на небе будет и солнце, и лазурь, и птицы, и облака. И этот день запомнится каждому жителю и сохранится в памяти самым светлым и теплым образом.
— Я знаю тебя всего несколько часов, генерал, — прогудел Бадур. — но мне кажется, будто дольше… намного дольше. И мне кажется, что даже если бы ты не сломал лабиринт, то все равно бы отыскал путь сюда. В тебе действительно живет север. Наш север.
Хаджар хотел ответить, что возможно это из-за того, что он был знаком с предком-тезкой Бадура, потому что и ему кажется, будто он далеко не первый раз сражался плечом к плечу с северянином, но не успел.
К этому моменту они уже подошли к дому, стоявшему несколько на отшибе.
— Равар, Бадур, — ведьма отстранилась от предплечья воина и поднялась на крыльцо. — Подождите у входа. Нечего вам толпиться в сенях.
— Конечно, ведунья, — хором ответили северяне и отошли чуть назад.
То, с каким безмерным уважением, искренним, а не “обязанным” они относились к Дубраве — Хаджар давно уже такого не встречал.
Ведьма же, опираясь на посох, отворила дверь и на мгновение встретилась взглядами с Шакхом, уже потянувшимся к своим саблям.
— От тебя пахнет мертвым песком, старик, — произнесла Дубрава и прошла мимо Пустынного Волка, даже бровью не поведя в сторону сабель.
Хаджар вошел следом.
— Подвинься, ученик ведуна, — Дубрава пнула посохом по ноге Артеуса и тот, проснувшись, пару мгновений включался в действо, после чего отстранился.
Ведьма села на край кровати, вытащила из сумки глиняные миски и пузатые емкости. Она взяла несколько кистей, какие-то иголки, после чего начала разматывать повязки на теле Лэтэи. И там, где показывалась плоть, наружу тут же выплескивались гнойные массы черного цвета, обнажая скрытые под ними незаживающие раны.
Артеус прикусил нижнюю губу, но не отвернулся. Хаджар же… он повернулся к Шакху. Хотел бы сказать себе, что для разговора с единственным, кто из их отряда сохранял боеспособность, а на деле… На деле он похоронил столько друзей, названных братьев и просто хороших людей, что еще и Летэя — это было уже слишком.
— И каков план? — прошептал Шакх на языке Моря Песков.
— Нам придется отправиться в путь, — ответил Хаджар, поглядывая в сторону Албадурта, который все так же не реагировал на происходящее. — Всем нам.
Потеряв глаз — гном воспринял это стойко и без особых проблем, в конечном счете адепт не всегда полагался только на зрение, но вот утрата ног…
Даже получи они лучшие лекарства, способные восстанавливать конечности, рана, нанесенная Небесным Императором — не то, что можно вылечить просто алхимией.