Читать интересную книгу Клиника С..... - Андрей Шляхов

День был теплым, совсем не январским, а, скорее, мартовским. Слабый, легчайший морозец и солнце, тот самый вариант чудесного зимнего дня, описанного Пушкиным, только без предшествовавшей накануне вьюги. Соблазн прогуляться до выставки пешком был велик, но Моршанцев все же решил поехать на метро. Прогулка — дело хорошее, но лавировать между сугробами и машинами, припаркованными на тротуарах, не хотелось.

Выставка оказалась не просто большой, а огромной — около двух тысяч плакатов, что не могло не порадовать. Смотреть так смотреть. И посетителей было немного, никакой толкотни. Народ только начал отдыхать от новогодних каникул, приходить в себя, поправлять здоровье. Какие тут могут быть выставки?

Возле стены с рекламными плакатами Лондонского метрополитена оживленно спорили две девицы. Спорили вежливо, шепотом, но от того не менее ожесточенно.

— Как можно путать футуризм с сюрреализмом? Футуризм ближе к кубизму…

— Я не путаю, а говорю о сочетании.

— Эля, ты меня удивляешь! Как могут сочетаться разрушение стереотипов и уход в подсознание?

— Как раз уход в подсознание и приводит к разрушению стереотипов!

— Крашенинников на последней лекции сказал, что субъективная интерпретация действительности…

— Да болван он, твой Крашенинников! Самовлюбленный надутый болван, маскирующий свою профессиональную несостоятельность красивыми сентенциями.

— Просто он не обращает на тебя внимания, вот ты и злишься.

— Кто?! Я?..

Разговор из искусствоведческого превратился в сугубо интимный, и Моршанцев поспешил отойти подальше от девушек. Одно дело — узнать, к какому направлению относится плакат, на котором по карте Лондона ехал игрушечный состав, и совсем другое — интересоваться чужим личным. Интересу к чужой приватности нет оправдания.

У противоположной стены бородатый мужчина делился со своим спутником впечатлениями о Ливерпуле:

— У меня, старого битломана, было такое ощущение, словно я еду к родственникам, которых давно не видел. Возле входа в музей «Битлов» я даже прослезился от волнения и восторга. Заглянул в Каверн-клаб, побывал на Пенни-Лейн, постоял у дома тетушки Мими…

— Завидую!

— Ну, если честно, Ливерпуль интересен только как родина «Битлз», в остальном это довольно-таки мрачный, серый и весьма неуютный город. А Лондон… Лондон — это даже не город, это какое-то великолепие!

В списке городов, которые непременно следует посетить, Лондон и Париж шли первыми. В Париже Моршанцев дважды чуть не побывал, но «чуть», как известно, не считается. В первый раз сорвалось романтическое рождественское путешествие, сорвалось буквально накануне покупки путевок, потому что Она (от великой обиды до сих пор не хотелось называть Ее по имени) передумала. Не ехать в Париж передумала, а вообще разорвала отношения с Моршанцевым, резко и довольно грубовато, без объяснения причин. Впрочем, причина скоро «проявилась» — избалованный сынок богатого папаши. Во второй раз Моршанцев собрался в автобусное турне по Европе. Уже не с подругой, а в компании друзей. Варшава, Берлин, Париж, Брюссель, Амстердам, Варшава… Двенадцать дней, пять стран, настоящий «галоп по Европам» и всего за шестьсот евро, включая оформление виз и страховку. На сей раз что-то сорвалось у туристической фирмы, какие-то внутренние организационные проблемы, хорошо хоть деньги и паспорта вернули без проблем, а не растворились в небытии вместе с ними. Вот так дважды и обломился Париж.

Под мысли о Париже потянуло к французским плакатам, отличавшимся своей жизнерадостностью, обилием света и воздуха. Среди всей этой эфемерно-кружевной легкости резко выделялась черно-белая афиша фильма «Le voyage imaginaire». По аналогии с английским «imagine» нетрудно было перевести название как «Воображаемое путешествие». Афиша показалась Моршанцеву не просто мрачной, а какой-то зловещей — разорвавшаяся тьма (именно — разорвавшаяся) открывала перед героем какую-то странную дверь. Черный силуэт героя даже со спины выглядел ошеломленным и напуганным. Контраст завораживал, вынуждал остановиться, потому что за внешней простотой изображения таилось что-то, чего нельзя было разглядеть мимоходом.

— Дмитрий Константинович?

Моршанцев обернулся и в первый момент не узнал Ирину Николаевну. Без халата, в джинсах и ярком полосатом свитере, она выглядела лет на десять моложе. И еще узнаванию мешали очки — стильная, тонкая, почти невесомая оправа, переходящая в широкие, постепенно сужающиеся дужки.

— Здравствуйте, Дмитрий Константинович! — Ирина Николаевна явно наслаждалась произведенным эффектом. — Что, не ожидали меня здесь встретить? Представьте, что я хожу не только на «Медэкспо»![20]

— Здравствуйте, Ирина Николаевна, — Моршанцев постарался не слишком откровенно разглядывать свою начальницу. — Не узнал вас, разбогатеете…

— Вашими молитвами. Только пришли или уже заканчиваете?

— Только пришел.

— Я тоже. Можно превратить осмотр в совместный, — предложила Ирина Николаевна и добавила: — Я люблю обсуждать увиденное.

— Я в курсе, — улыбнулся Моршанцев.

— Откуда?

— Вы на каждой пятиминутке обсуждаете с нами увиденное, да и не только на пятиминутке.

— Чувство юмора — это хорошо, — одобрила Ирина Николаевна, но от улыбки воздержалась. — Я смотрю, вы выбрали самый «веселый» из постеров. Или любите немое кино?

— Просто заинтересовался.

— Мрачная картинка, — Ирина Николаевна склонила голову влево, затем вправо, как будто наклон головы мог изменить впечатление об афише. — Но что-то в ней есть. Духа времени нет ни на грамм, а что-то есть.

— Настроение? — предположил Моршанцев.

— Скорее мечта… Что вот так — раз — и можно вырваться, прорваться куда-то.

— Сбежать от реальности.

— Возможно и так. А вы здесь случайно или любите покопаться в прошлом?

— Отчасти — случайно, потому что изначально собирался встретиться с однокурсниками, но и прошлым интересуюсь немного.

— Встречи с однокурсниками — адский мрак, — сверкнула глазами Ирина Николаевна. — Такое впечатление, как будто склеиваешь из осколков вазу и понимаешь, что она никогда не склеится. Чему вы улыбаетесь? Разве это смешно? Это же грустно… наверное.

— Сравнение понравилось, — Моршанцев согнал с лица улыбку. — Очень точное.

— Точное? — недоверчиво сощурилась Ирина Николаевна. — Что же тогда ходите на встречи? Я вот однажды сходила — и бросила это дело.

— Я не совсем правильно выразился. Это не столько однокурсники, сколько приятели. Узкий круг — пять человек.

— А я-то поняла, что речь идет о «мэропрыятии»… Кстати, а как вам это? — Ирина Николаевна указала взглядом на молодую красотку демонического вида, искушавшую зрителей сигаретой, вставленной в мундштук умопомрачительной длины.

— Заманчиво, — ответил Моршанцев.

— Прочтите, что написано, — велела Ирина Николаевна и, не дожидаясь Моршанцева, прочла сама: — «Le mariage nuit gravement a la sante», что переводится как «Брак серьезно вредит здоровью».

— Так это реклама сигарет или агитация против брака?

— Непонятно.

Под плакатом были указаны только год и имя художника.

— Я бы повесила дома такой, — сказала Ирина Николаевна, — а вот этот, — она посмотрела на черно-белую афишу, — подарила бы нашим реаниматологам.

Моршанцев не понял — шутит она или говорит серьезно.

— А под ним написала бы, — взгляд Ирины Николаевны вернулся к демонической красавице, — «мне нравится, что можно быть смешной, распушенной — и не играть словами».[21] Любите Цветаеву?

— Нет, — честно признался Моршанцев.

— Вообще не любите поэзию?

— Разве что в качестве песен, вместе с музыкой.

— И кто же ваш любимый певец? Или нет, у вас, наверное, певица?

— Диапазон широк, — Моршанцев снова улыбнулся, — от Тома Уэйтса до Риты Кулидж.

— А из более современных?

— Есть такая питерская группа «Биллис Бэнд», знаете?

— Что-то припоминаю, но они, кажется, маргиналы? — На лице Ирины Николаевны мелькнула гримаса неодобрения.

— Я бы сказал — городские романтики, — мягко возразил Моршанцев. — А их лидер, между прочим, наш коллега, бывший патологоанатом.

— Это многое объясняет, — усмехнулась Ирина Николаевна. — Поэтому они и поют о смерти, гробах и кладбищах.

— Не только. Это вот тоже они: «Загадай желанье и закрой глаза, до рассвета. До утра осталось три часа и конфета. Где-то мчит по улицам она. Королева. Снежная. Нежная…»[22]

— Знакомо, — кивнула Ирина Николаевна. — Из серии: «Может, с толстыми ляжками, тайно придет „она“, и ты будешь читать свою дохлую томную лирику…»[23]

Моршанцев понял, что с поэзией пора завязывать, и предложил перейти в соседний зал. Попутно рассказал о том, как мучился Сергей Довлатов во время работы экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом, придумывая «связки» для логичных переходов из одного музейного зала в другой, и наконец придумал универсальную: «Друзья мои! Здесь, я вижу, тесновато. Пройдемте в следующий зал!»