Конец разговора. Тетя Дженнифер пошла докладывать Большому Папе.
— Эй! — с тревогой окликнула ее Лаки. — Я что, останусь здесь?
Дженнифер была удивлена.
— Разве папа тебе не сказал? Ты будешь учиться в частном пансионе в Коннектикуте. Завтра тебя отвезут.
Вот как! Лаки почувствовала себя униженной. Нет, Джино ничего ей не сказал. Но это вполне в его духе. Сам строит планы. Что хочет, то и делает. Ему плевать, что у нее могут быть свои желания.
Частный пансион в Коннектикуте. Черт побери! Дважды черт побери! Трижды черт побери! Меньше всего ей сейчас хотелось снова загреметь в школу.
— Тебе там понравится, детка. Будешь купаться в бассейне и кататься верхом. Ты ведь любишь лошадей? — теперь, когда Дженнифер заверила Джино, что Лаки — все еще маленькая девочка, ему стало легче разговаривать с дочерью.
Лаки скорчила рожицу.
— Я их ненавижу!
— Послушай, — Джино заткнул за ворот вышитую льняную салфетку и набил рот едой. Проклятая спаржа! Сколько раз говорить дуре-кухарке, что он терпеть ее не может? — Ненависть — слишком сильное слово, если речь идет о лошадях. Знаешь ведь: лошадь — лучший друг человека и все такое прочее.
— Собака — лучший друг человека, — высокомерно поправила Лаки.
Но последнее слово, как всегда, осталось за ним.
— Лучший друг человека — деньги. Помни об этом, дорогая.
Господи, как же она его ненавидит! Чертов коротышка — грубый, не умеющий изысканно говорить — ее от него тошнит!
И как же она его любит! Он красив — настоящий махо! Элегантно одевается. И дико сексуален.
В отчаянии она нацепила на вилку немного спаржи и слизнула грозящую упасть каплю масла.
— Я вот думаю…
— Да? — одним глазом Джино косился на экран телевизора, который по его распоряжению почти никогда не выключали. Эта привычка осталась после Марабель Блю.
— Ну, я полагаю… через пару месяцев мне исполнится шестнадцать. Зачем вообще учиться в школе?
— Образование пойдет тебе на пользу, — рассеянно ответил Джино. Сейчас все его внимание было приковано к результатам скачек, о которых сообщали в программе новостей.
— Пожалуй…
— Что?
— Я предпочла бы не ехать в школу.
— Вот как? — Джино позволил себе беззлобную усмешку. — И что же ты будешь целыми днями делать?
— Я могла бы многое…
— Например?
— Быть рядом с тобой… сопровождать тебя… учиться бизнесу… что-нибудь в этом роде.
Джино вздрогнул от неожиданности и перевел взгляд с телевизора на дочь. Пятнадцатилетнее дитя! Девчонка! Это что, розыгрыш?
— Я не шучу, — резко произнесла Лаки. — Разве дети не должны интересоваться семейным бизнесом?
Она пудрит ему мозги, ведет какую-то непонятную игру. Жалко, что Коста и Джен не остались ужинать, при них было бы гораздо проще.
— Послушай. Тебе нужно окончить школу, поступить в колледж, встретить хорошего парня и выйти замуж. По-моему, что может быть лучше?
Лаки прищурила угольно-черные глаза — глаза Сантанджело — и храбро парировала:
— А по-моему, это гадость.
Джино в свою очередь пригвоздил ее взглядом.
— Прикуси язычок. Будешь делать то, что я скажу. Когда-нибудь ты сама поблагодаришь меня за это.
Лаки не отвела глаз.
— У меня не было возможности получить настоящее образование, — продолжал Джино. — Разъезжать по заграницам и все такое. Я сызмальства должен был зарабатывать на жизнь — мне было даже меньше лет, чем тебе. Так что тебе повезло, — тут он вспомнил, что сказала Мария сразу после рождения дочери. Мария… Бледная, нежная, прекрасная…
Они назвали девочку Лаки. Господи! Если бы Мария была жива! Если бы он мог воскресить ее! Если бы…
* * *
— Новенькая! Новенькая! Новенькая! — неслось со всех сторон.
Прекрасный частный пансион в Коннектикуте больше походил на прекрасную частную тюрьму — с обязательным ношением формы, надзирателями, закамуфлированными под учителей, и зловредными сопливыми девчонками, которых Лаки возненавидела с первого взгляда.
Через два дня ей стало ясно: нужно драпать.
Через неделю это желание переросло в острую потребность.
У нее был список телефонов Олимпии. Под предлогом необходимости позвонить Джино она ушла с математики и разыскала подругу.
Та находилась в Париже — в шикарной резиденции своего отца на улице Рош. Брала уроки русского языка.
— Я подыхаю от скуки! — вопила она в трубку. — Ты не представляешь, какая публика здесь изучает русский! Дерьмо собачье!
— Да уж, наверное, тебе получше, чем мне в этой выгребной яме! Я должна выбраться отсюда! У тебя есть идеи?
— Да. Садись на самолет и лети сюда. Возьмем одну из папиных машин и махнем на юг Франции. Это будет настоящий кайф! Как по-твоему?
— Конечно! Но у меня нет денег. Всего двадцать три доллара пятнадцать центов.
— Нет проблем, — весело возразила Олимпия. — Наш дом сплошь нашпигован телексами. Все, что от меня требуется, это позвонить, чтобы для тебя оставили билет в аэропорту Кеннеди. На мое имя. Ты только выберись, остальное — моя забота. У тебя есть паспорт?
— Да.
Они потолковали еще несколько минут, и к тому времени, как Лаки положила трубку, она так же, как Олимпия, была убеждена, что все будет в порядке. Так и случилось.
На другой день она покинула пансион на рассвете, попутками добралась до аэропорта и спросила билет на имя мисс Олимпии Станислополус. В полдень она уже была в пути.
По прибытии в аэропорт Орли она, как было условлено, позвонила Олимпии. Та завизжала от радости и велела Лаки пооколачиваться там где-нибудь до ее приезда.
Еще через три часа роскошный белый «мерседес» уже мчал их в сторону Кот-д'Ажура.
— Господи! — ликовала Олимпия. — Сроду так не веселилась! Одно могу сказать о тебе, Сантанджело: ты девочка что надо.
Лаки ухмыльнулась.
— Это было проще простого.
— Я же тебе говорила! — Олимпия вильнула в сторону, чтобы не раздавить драную кошку — их лимузин вырвался за городскую черту Парижа. — Ты оставила записку?
— Две — Джино и школьному начальству. Этакий детский лепет: мол, мне нужно время, чтобы все обдумать, не волнуйтесь, направляюсь в Лос-Анджелес.
— Чудесно! Пока они разберутся, что к чему, мы повеселимся на славу! — Олимпия сунула в рот сигарету. — А я сказала экономке, что еду повидаться с мамой. Эта старая ворона еле может связать два слова по-английски. Кроме того, она меня на дух не выносит и была просто счастлива, что я уезжаю. Мы свободны, детка! Это ли не блаженство?
Джино, 1966