на гостя – он казался ей слишком высокомерным, болтливым и дурнопахнущим.
– Говорить девушкам неправду – дело лёгкое, я бы сказал, весёлое, – рассмеялся юноша. – Тебе не стану, ты того не заслуживаешь. Наверное, ты украла моё сердце.
– Это делают только злые люди, проклятые, они расхищают гробницы фараонов! – Небит усмехнулась, показав гостю белые острые зубы, – она смогла бы перекусить шею Кассиаса, если бы того захотела.
Хозяйка дома и её гость вели беседы до утра – он рассказывал ей о морских похождениях, что видел и с кем говорил. Кассиас уже не казался Небит отвратным, как и то, чем он зарабатывает себе на хлеб. Александрийка начинала вгрызаться греку глубоко в грудь не только красотой, но и умом, грациозностью, воспитанием, острым словом и безмерной добротой. Слуги Небит разместили гостя в лучших покоях – но Кассиас в них не провёл ни минуты – он ходил по следам девушки, не давая ей проходу. На рассвете второго дня своего пребывания в доме египтянки он ушёл – оставив на ложе россыпь золотых монет.
– Госпожа, гость оставил это, – служанка показала Небит горсть монет. – Так много!
– Выбрось их, да подальше или забери себе. Мне не нужно от него ничего.
Судьба сыграла с Небит в игру, которую египтянка проиграла. Она зареклась не влюбляться, и уж тем более не связываться с корабельщиками: обделённые лаской моряки сходили на берег и отправлялись на охоту за женщинами. Молодым египтянкам нравились мужчины, щедро одаривающие их тканями, украшениями, специями и фруктами, – за подарки они обнимали мужчин, целовали, помогали их пылким желаниям сбыться. Небит чувствовала отвращение к продажной любви и старалась держаться подальше от всех, кто плыл на торговых судах.
– Он даже не сказал прощай, ворон в перьях павлина! – Небит горько заплакала, дрожащими пальцами закрыв лицо. – Надо же, рассказывал, что я прекраснейшая девушка на свете и ни одна красавица Аравии, Фракии и Киликии не сравнится со мной! Как же! Небось, в Элладе уже давно заручился любовью, а мне здесь… – Небит рыдала, и, казалось, её душевную боль слышали все в округе.
– Он обязательно вернётся, госпожа. А если нет – не горюйте, значит, не судьба и боги это видят.
– Ты права, – Небит убрала руки от лица. – Это конец, конец всей любви, что начиналась во мне к нему.
Разочарование читалось в её глазах, ведь в расчёты юной египтянки не входило влюбляться в корабельщика-грека, да и влюбляться вообще в кого-либо – она была слишком юна для дел сердечных. Как можно полюбить человека, который до конца не предан тебе? Спустя какое-то время, когда боги усмирили танец боли и ненависти, на пороге дома Небит вырос Кассиас – его руки были заняты цветами: только цветы помогают простить, принять, забыть, иногда в них больше смысла, чем в словах.
– Когда-нибудь я укрощу тебя, – шутила Небит, заливаясь сладким и звонким смехом. – Где бы ты ни был и с кем – будешь приходить ко мне снова и снова! Моя любовь – твоё проклятье! – на минуту египтянка стала серьёзной, но вскоре довольно улыбнулась, глядя на взволнованного грека.
Кассиас любил внезапно влетать в дом обожаемой им Небит. Он опускался на колени, обнимая её ноги; пока она спала, всматривался в её лицо и алые уста, шептал ей на ухо пьянящие речи.
– Кто твоими устами говорит, – спрашивала сонная Небит, – боги ли?
– Моими устами никто не говорит, кроме меня, о царица.
За окном выл пустынный ветер, огонь в жилище египтянки горел ровно, иногда он бесшумно потрескивал, боясь нарушить покой влюблённых.
– Ты слышишь? Ветер несёт песок с берегов Нила – будет буря! – Небит подбегала нагая к окну и вглядывалась в небо.
– Мне нужно уходить, Небит. Обещай, что дождёшься меня! – Кассиас подходил к девушке, обнимая сзади её плечи и накрывая гибкое тело египтянки тканью, – прощание обоим давалось трудно. – Как же невыносимо быть бесправным, любовь моя! Мне никогда не быть свободным, как ты, человеком.
– Римляне не ищут покоя – они ищут рабов, – сердилась египтянка. – Война, жажда уничтожать, покорять себе всех – это навсегда… Но тебе же не обязательно возвращаться в Рим? Ты же можешь вести торговлю в Анатолии? Скажи, что можешь!
– Они вынуждают меня возить рабов, сокровище моё, – Кассиас пожал плечами и поцеловал Небит в ключицу. – С моего судна их забирают на невольничий рынок, затем везут в Капую. Так было и так есть, любовь моя. Я не могу не вернуться: кроме грека-корабельщика доставить рабов в Рим никто не сможет.
И Кассиас ушёл, пообещав вернуться к любимой Небит.
Встречи грека и египтянки с годами стали реже. Он увлекался женщинами, сгорая от страсти к ним, целуя их то бледные, то смуглые шеи. Кассиас забывался в других, а Небит преданно ждала его на александрийских берегах…
***
Дом, в который Небит вернулась разбитая и уставшая, напоминал поле боя: тела легионеров были изрублены, как куски мяса, которые бросают собакам на цепи. Переступая через пятна подсохшей крови, египтянка направилась в свои покои – ей хотелось спать, даже трупы гостей не страшили её. Она вошла в спальню, дверь которой лежала на полу, сбросила с себя одежды и упала на ложе – простынь, казалось, пропахла ночной бойней.
– Госпожа! Госпожа! Госпожа! – из дома напротив, к Небит ворвалась женщина, размахивая руками и заикаясь. – Боги, что тут было, госпожа? Что это… – лепетала она.
Небит протянула ей кусок золота и приказала молчать обо всём, что она только что увидела.
– Кия, сюда войдёт человек по имени Цербер – он центурион… – хозяйка дома, зевая, водила рукой в воздухе. – Помоги ему избавиться от тел и выполняй всё, что прикажет, моя дорогая, отмой стены и полы от крови – она уже начинает вонять. Хорошо, что ты и остальные по воле богов спали, не то бы и вам досталось, – рассмеялась Небит.
– А я говорила… Я говорила, что собака воет к смерти, – шептала служанка, пряча в карман золото.
К дому подошёл мужчина – это был центурион. Служанка Небит встретила его с натянутой улыбкой – трудно изображать на лице радость, когда в доме госпожи мозаикой на полу лежат трупы в кожаных жилетах.
– Тебе ничего не придётся делать, женщина, – разве что отмывать здесь всё и наблюдать, чтобы поблизости никого не было, – начал Цербер.
– Они легионеры или гладиаторы? – спросила Кия, опустив глаза.
– Это часть моего войска и пара грязных псов, служивших кровожадному Диоклетиану – доносчики, не стоящие и монеты. У вас здесь всё иначе, а в Риме ты раб, слуга, легионер или гладиатор. Последнего хорошо кормят, он учится в школе борьбе с противником и тому, чтобы искусно владеть мечом или копьём. Борешься за жизнь, показываешь зевакам зрелище, выигрываешь – вот ты и фаворит императора, претора, консула. Лучшие из гладиаторов получают любовь женщин, уважение жителей города, свободное время. Легионеры лишены этого. Смотри, я не лгу – разве от хорошей жизни эти тела поступали в войско? Разве они не знали, что их ждёт на службе? Смерть! Так лучше же умереть во сне, после вина, чем на поле брани. Увидишь легионеров – беги от них подальше, будь осторожна с воинами императора и предупреди других.
Центурион задержал дыхание, поскольку в доме стоял запах мёртвой плоти. Согнув ноги в коленях и выпрямив спину, он принялся стаскивать убитых мужчин в старую повозку.
– Кажется, смерть любит римских воинов – они встречаются с ней везде, – служанка пыталась отвлечься от страшных мыслей, ведя беседу с центурионом.
– Мы спим со смертью в одном ложе, как с любовницей, едим с ней и пьём. Мы возвеличиваем и жизнь, и смерть, ибо они идут с нами рука об руку.
Служанка кивала в такт словам центуриона – она соглашалась с каждым его словом.
– Император гонится за девушками, зачем?
– Хочет наказать их, до конца не зная за что. Безусловно, то, что делают христианки, – противоречит римскому праву, подрывает авторитет нашего правителя, но заслужили ли эти женщины наказания, да ещё и такого жестокого? То, что он делает с людьми, – несправедливо, какую бы веру они ни признавали.
– Знаешь, легионер, – проговорила Кия,