Третий красногвардеец побежал. А низенький, с разбитым лицом, с поднятыми руками, зажмурясь замер перед Медоборовым. Фёдор Иванович ткнул его штыком. Щёлкнув затвором, прицелился в бегущего. Расстояние было шагов тридцать.
Выстрел — голова беглеца брызнула радугой (солнце пронизало разлетевшиеся частицы крови, мозга). Бежавший с размаху упал так, что высоко подлетели ноги в хромовых сапогах. Ему снесло верх черепа.
Голубятник Ванька Щипцов наблюдал всё это с чердака. Долго мальчишки будут обсуждать короткую схватку, изображать Медоборова и троих красных.
27
Семеро красногвардейцев закусывали, пили чай в просторной кухне Зверянских на первом этаже. Винтовки были составлены в угол. Стол, за
которым сидели постояльцы, рассчитан человек на двадцать. Горничная Анфиса подавала варёные яйца, горячую картошку, жареное сало с капустой. Жена и дочери доктора заперлись в комнате в полуподвале.
Сам доктор прогуливается в прихожей. Он при галстуке, рукава отутюженной рубашки закатаны по локоть. Вместо сюртука на нём жилет из хорошо выделанной овчины. Зверянский то и дело достаёт из кармашка брюк часы, щёлкает мельхиоровой крышечкой. Наконец он вошёл в коридор и кашлянул. Из кухни выскочила Анфиса, молча пробежала мимо доктора на цыпочках. Минуту спустя зазвонили в церквах.
Доктор, встав в дверях кухни, палил из револьвера в сидевших за столом. Один повалился со стула сразу, второй успел вскочить и сделать шаг, перед тем как упасть. Другие рванулись кто к винтовкам, кто к окну. Зазвенели стёкла: в окно ткнулся снаружи дробовик кучера Демидыча. Стегнул утиной дробью.
Один из красногвардейцев уже вскидывал винтовку, когда, оттолкнув отца, в кухню ворвался гимназист Юрий. Его лицо ужасало. Он увлекался самодельными адскими машинами, одна взорвалась в руках, страшно изуродовав лицо. Когда оно искажалось от гнева, Юрий и в самом деле становился похож на легендарного Джека Потрошителя. Так Юрия звали в гимназии.
Сейчас он бешено кричал, сжимая «Смит — Вессон». Хлёстко хлопнули выстрелы — красный не успел прицелиться: его пуля расколола изразцовую плитку печи, рикошетом ударила в чугун с картошкой на столе.
Мелькали вспышки, пальба оглушала; ещё несколько раз изрыгнуло пламя ружьё Демидыча. Кухню наполнял плотный дым. Доктор и Юрий расстреляли барабаны револьверов. Демидыч вложил патроны в дробовик, влез в окно, тяжело спрыгнул на пол.
— Выйдите, Александр Романыч, вот энтих добить надо…
Доктор, а за ним Юрий почти выбежали из кухни.
28
До того как бегущий Пудовочкин свернул за угол, одна из двух посланных вдогонку пуль достала его. Она скользнула по рёбрам справа, пробив мягкие ткани под мышкой. Теперь движения правой руки причиняли острую боль, рука ослабла, онемела.
Пудовочкин был в Медном переулке. Вдоль него тянулись сплошные заборы, за которыми стояли добротные дома мещан, и во многих сейчас — командир это знал — убивали его людей. До ближайшего поворота — шагов сто. Он слышал за собой топот погони, понимал: пробежать эти сто шагов ему не дадут. Ожидая каждый миг пули, сделал то, что ему только и оставалось. Заметив слева забор пониже, перепрыгнул через него, понёсся по огороду.
Близко вжикнула пуля. Он в поле зрения, его вот–вот уложат. За огородом — ветхая ограда кладбища. Пудовочкин с разбегу проломил её. Падая вперёд, скинул «винчестер» с плеча, перевернулся через голову и с земли выстрелил в догоняющих. Их двое, они — саженях в тридцати пяти. Оба упали, ударили из винтовок. Приближалось ещё пять–шесть фигур.
Он трижды стрельнул и побежал по кладбищу. Тотчас в шаге впереди него пуля разбрызгала земляной ком. «Играются! — ожгла мысль. — Мечтают живым взять, побаловаться…» Пригибаясь, ныряя за кресты и памятники, добежал до избёнки кладбищенского сторожа, ворвался в неё и запер дверь на крюк.
***
Сторож Ярулкин и его жена были дома. Ярулкин — лет около шестидесяти, но юркий — то и дело вскакивая с табуретки, рассказывал жене о том, что, должно быть, сейчас происходит в городе. Баба стояла, полуоткрыв рот, слушала выстрелы, охала и крестилась.
Когда Пудовочкин вскочил в домишко, она в оцепенении завизжала — пронзительный, на одной ноте, визг не прерывался… Ярулкин же схватился за голову, съёжился на табуретке, уставился в пол.
Гость прыгнул к окошку. Меж могил бежали преследователи. Выбив стекло стволом, стрельнул несколько раз: люди залегли. Он отцепил от пояса пятифунтовую, повышенной взрывоубойности, гранату Новицкого, широко размахнулся, превозмогая боль от ранения, метнул в окно. Рвануло за могилами, но в домишке посыпалась с потолка извёстка.
— У меня дед и бабка! — проорал Пудовочкин, не высовываясь наружу. — Станете ломиться, себя и их взорву! На мне ещё четыре гранаты. — Дико захохотал.
Старуха стала молиться, сильно дёргая головой. Гость сидел на полу сбоку
от окошка, раскинув громадные ножищи, привалившись спиной к стене. Казакин под мышкой набряк кровью. Дрожащие ноздри, какие–то по–детски испуганно–озорные, любопытствующие глаза.
— Неуж, — вырвалось у него, — помирать? Ой, неохота!
— А ты убитым тобой пожалься, — отчётливо прошептал Ярулкин.
Гигант приподнялся с пола.
— Ты чего, хрен, из ума выжил? — с жадностью вглядывался в старика. — Тебе не страшно?
— Ты есть мерзость, — с выражением жути выговорил Ярулкин, отодвигаясь вместе с табуреткой. Голос дребезжал, вопреки смыслу звучал ласково: — Как тебе не околеть? Околеешь: теперь тебе никуда…
Пудовочкин подбросился так, что доски пола затрещали под сапожищами, занёс правую руку — и взмыкнул от боли. Огромная пятерня застыла над лысой головой Ярулкина. Казалось, ручища скомкает череп, точно картонный. Но надобна ещё жизнь человечка…
— У-уу, сторож мертвячий! — Пальцы скребнули стариковскую голову, сжались в кулак.
Опять рванулся к окошку, дважды стрельнул в сторону залёгших за могилами, присел на пол.
— Чего так злобисся, сыч заковыристый? Твоего внука, што ли, списал?
Ярулкин ответил тихо, тоном угодливости:
— Внуки мои проживают в Сызрани, а на тебя я восстаю за обчество. Ты — зверь геенны. Убивал без вины и убитых не давал по–людски хоронить. Радуюся я, что теперь околеешь, хотя и в моём дому.
На этот раз Пудовочкин слушал как бы покорно, когда сторож договорил -
утробно, с рыком гоготнул, сказал с радостной торжественностью:
— Твоё обчество сейчас развалюшку твою зажжёт! Ничего умней они не придумают. Я‑то без боли себя застрелю, а ты с бабкой твоей пожаритесь неспешно, как два хорька в угольях. Ой, задушевно порадуесся…
Старуха тонко вскрикнула, упала на колени перед иконами. Пудовочкин
сладко рассмеялся:
— Боль–то от огня — о-оо, какая… поди–ка потерпи её! Чай, не минуту, не две, хе–хе–хе…
Вдруг он расправил саженные плечи, глядя на Ярулкина с демонстративной гадливостью:
— Или надеесся, за вас, двух клопов, они мою жизнь уступят? Да они полста таких, как вы, да ещё двадцать малолеток спалят, лишь бы у меня жизнь взять! Да что им отец родной и хоть кто, когда есть я!
29
Домишко окружили. Атакующие лежали за могилами, держась от избы саженях в тридцати. На кладбище всё прибывали люди, но поручик Кумоваев приказал задерживать их в отдалении: Пудовочкин поминутно стрелял из окон.
К поручику подобрались Усольщиков и Бутуйсов, сообщили, что с отрядом, кажется, покончено; всё дело заняло чуть более получаса.
— Значит, остался один главный, — заключил поручик. — Я ждал вас, господа, чтобы посоветоваться. — Он уже знал, что капитан Толубинов и Бесперстов
погибли. — Придётся зажигать домик. Мерзавец уже убил бондаря Данкова, троих ранил. Банщик Бортников умирает от осколков его гранаты.
— А как же сторож с женой? — спросил Усольщиков. — Живы ли?
— Пожалуй, проверим. — Бутуйсов выглянул из–за могильного бугра, крикнул: — Эй, сударь! Заложники невредимы?
Пудовочкин сгрёб бабу, высунул в окошко чуть не до пояса.
— А-ай, не дави! — истошно кричала та. — Ай–ай, помираю!
Минуту спустя из окошка высунулась голова Ярулкина.
— Я дозволяю…
— Не слышно! — крикнул Бутуйсов.
— Дозволяю, — слабо кричал старик, — и отдаю… этого… жизнь, чтоб околел Пудовкин! Не поминайте лихом! И ещё от меня прошенье: пускай отец Питирим отслужит за счёт обчества по три молебна… за меня и старуху… по три!
— Сделаем, милый! — хрипло прокричал Усольщиков, у него хлынули слёзы.
Пудовочкин отдёрнул сторожа от окна.
— А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! — шлёпнул старика левой ладонью по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.