— Слышишь ты, чудило, ты что ухи развесил? Хочешь под Вагончика? Нет! Тогда говори, сойдет за первый сорт? Ну, Уголек, повернись ты, не стой как пень! Сейчас узнаем цену твоему телу и дело в шляпе. Сколько? Нет, чудило! Я от себя добавлю.… Так, сколько ему в зачет пойдет на погашение долга? Надо так, чтобы не больше полгода! Мне его потом в казино надо будет поставить, всей музыкой заведовать! Ну что, не подходит, не потянет такой?
— Ну, не знаю, сиськи ему надуйте, губки, вы же умеете… Ну еще прическу, что–то из пластики лица…. Что, я сам должен из него пидар….делать? А вы для чего, для чего я вам такие бабки плачу? Сделайте мне из него пид…ра, да такого….Что? Кого ты сказал, а ну повтори, чудило? Как ты сказал, андрогин? Это кто, он? Ах, ты его таким сделаешь? Ну, давайте уже.… А, впрочем, постой. Нет, чудило, ты иди. А ты, Уголек, останься! Должен же я свое право первой брачной ночи….
А потом Борька все, как в кошмарном сне. Плохо соображая, потому что ему Вагончик предложил выпить чего–то, а потом… Долго потом у него в ушах все звучало, это его полоумное…
— Посадил дед репку! Сиди, не дергайся! И выросла репка… большая, пребольшая!
При всем ужасе своего положения, сидя к нему спиной он вдруг почувствовал, что руки Вагончика так подействовали, что не репка, а у него стала неожиданно, под умелыми руками Вагончика, вместе с подталкиванием его бедер, расти морковка!
Какова цена любви? Жизнь? Он и хотел ее отдать, но только его сдерживало то, что с его уходом из жизни, потом не он, а она должна была, с этими полоумными и жестокими циниками как–то выстраивать свои отношения и отдавать им, и отдавать…
Развязка
Примерно через месяц, если бы кто его встретил из знакомых, то не признал бы в высокой, худощавой и сексапильной, прекрасно разодетой даме с красивой копной не крашенных, а своих естественных волос, что так красиво вышагивала рядом, под ручку с каким–то иностранцем, никогда бы не признал в ней — Борьку. А почему? Потому что для всех, Гений вдруг сразу же после окончания училища уехал работать за границу, и ему завидовали. А для Элен он уехал, так и не сказав напоследок куда, но говорил, что не дольше полугода, страшно смущаясь и краснея оттого, что его грудь все еще была замотана бинтами, повязками и болела, когда он к ней прижимался в поцелуе.
А Элен, уже не могла сдерживаться и со слезами на глазах просила его не быть таким жестоким и открыться. И сказать ей, куда он, если в самом деле, все стремится уехать? Любящим сердцем она чувствовала, обливаясь слезами, что он скрывает от нее что–то важное, не высказанное.… И, уже целуясь с ним, почувствовала его необыкновенное умение так ее целовать… Нежно, очень чувственно, будто бы она получала поцелуи от молодой девушки, словно от женщины.… И это ее напугало!
После его отъезда, она вдруг узнала, что вся ее злополучная эпопея закончилось внезапно и сразу. Не поверила и пришла к тому самому заместителю начальника треста.
Тот встретил ее радостно в своем кабинете и даже вышел из–за стола, подлец! Как успела отметить она про себя. Угостил кофе и чуть ли не лез к ней с объятиями, извиняясь, что погорячился с приказом о ее отстранении.
Ведь она снова продолжала работать директором ресторана, а рядом уже возводилось здание ее нового места работы, куда ее уже заочно пригласили работать директором ресторации.
Это строительство наделало много шума, но, вопреки мнению общественности и прессе строилось семимильными шагами и темпами, одеваясь бетоном в современные формы, так им всем нужного, в кавычках, казино.
Ходили слухи, что за этим казино стоит криминал. А Вагончик присматривает за всем этим, наводя страх и трепет на всех, кто смеет противостоять такой затее. И в самом деле, под насыпью железнодорожного полотна нашли растерзанное колесами поезда тело местного журналиста, который в своей нашумевшей статье утверждал, что Вагончик и криминал мегаполиса вкладывают в строительство казино наворованные и выбитые данью деньги. И что потом, ничего из обещанного не будет сделано для жителей. А только сюда, на окраины мегаполиса станут приезжать богатые и сыпать деньгами в играх на рулетке и за карточными столами, а местные жители только и будут за ними,…а их дочери, внучки будут обслуживать жирных котов и ублажать их своими телами.
Кстати, там же было написано, что в казино, помимо залов с азартными играми, планируется ресторан и шоу. Причем, среди всех артистов особое место планируется отвести шоу трансвеститов! Так что, писалось в газете, думайте и решайте, так ли уж нам надо и это ли наше будущее своих дочерей и сыновей делать проститутками и подталкивать в лапы жирных котов и бандитов?
За правду, говорили потом тихо между собой люди. За правду того журналиста. Эх, гады, всех обложили, не продохнуть. Тикать надо, а куда? Всюду они и что хотят, то и делают! И еще добавляли, что тем, пидар…., которые будут тут выступать, они им повыдергивают то, что им и не нужно, потому что им только бы свои ж…подставлять!
Свидание с ней
А тут такая встреча Наташки с Борькой и не с ним свидание, а точно с какой–то девицей?
Они зашли в ресторан, и Борька что–то официантке сразу же и пока им накрывали на стол, то Наташка все не могла оторвать глаз от его нового облика.
Зрение отмечало одно, а сознание с трудом соглашалось отменять видимый образ и потом различать за ним другой, не женский, а мужской. Наташка присматривалась, и пока они между собой, посматривая в ее сторону и все время на английском, то Наташка все никак не могла для себя выбрать какое–то к нему определенное отношение. Как разговаривать, как обращаться, а потом, сообразив, что своими неосторожными словами может погубить его, то она, скрепя сердцем, приняла условия игры и теперь решила обращаться только с ней, никакого его перед ней уже не было.
Перед ней сидела женщина. Красивая, с худощавым лицом, умело подчеркнутым макияжем, манерами женщины во всем, в движениях тела, в повороте головы, и даже немного жеманными. По крайней мере, она к своему стыду почему–то отметила, что в этом образе гораздо больше женского, чем в ней самой! Я уже не буду говорить о наряде? О макияже? Вспомнила ощущения от прикосновения к коже лица, от запаха от нее. Нет! Это просто наваждение! И почему–то ей захотелось ближе придвинуться к этому образу, разузнать, как все так ей удается, что она от волнения даже немного разлила кофе.
А она, помогая и стряхивая пролитую на ногу и платье жидкость, наклонилась, и тут Наташка онемела, обратив внимание на такие правдоподобно волнительные груди.…И тут же опять на нее, вместе с возвращением ее тела к прежнему положению за столом, неожиданно обволакивая тем же знакомым запахом…Нежным, волнительным, тонким амбре…. У Наташки, словно мурашки пошли по кожи. И она, не зная, как выйти из этих волнительных ощущений встала: