министру финансов право вето, хотя оно не предусматривалось согласно веймарской конституции; министр финансов не мог быть забаллотирован большинством кабинета, причем всегда имелось в виду, что рейхсканцлер на его стороне. В нескольких случаях рейхстаг изменял бюджетный декрет, частично чтобы дать парламенту больше прав в решении бюджетных вопросов, частично чтобы позволить министру финансов иметь больше ответственности в отношении департаментов. При Брюнинге наблюдалась тенденция низведения министров до уровня начальников департаментов или, иными словами, технических исполнителей, как при Бисмарке, и эта тенденция становилась все более заметной. Постепенно и даже в еще большей степени после 1933 г. их конституционная и юридическая ответственность перед главой государства и парламентом за подписание законов и указов была уменьшена до ограниченной ответственности за законность и целесообразность присылаемых проектов. Одновременно в течение последней фазы республики становится заметным влияние мощных групп давления.
Трудно сказать, насколько эти изменения функций зависели от отдельных личностей. Как типичный представитель профессионального чиновничества, высококвалифицированный технически, но не политически, Шверин фон Крозиг, несомненно, подсознательно вносил вклад в это «технологическое» развитие, которое закончилось «уменьшением политических проблем для технических административных обязанностей». Он был человеком большого обаяния, лично скромным и несомненным патриотом; всю свою жизнь, однако, он проявлял отсутствие политической проницательности, что ослепляло его, и он не ощущал опасностей, присущих сверхконцентрации власти наверху. Более того, он часто требовал поддержки канцлера, чтобы добиться принятия своих практических требований перед лицом оппозиции других ведомств или рейхстага. Германским национальным идеалом тех лет было мощное государство, стоящее над партийным расколом и индивидуальными экономическими интересами, поддерживающее порядок внутри и излучающее мощь, к тому же ведомое правящей элитой. Шверин фон Крозиг поддерживал этот идеал и ощущал, что сам принадлежит к этой элите.
При фон Папене правительством, прозванным «кабинетом графов и баронов», был принят целый ряд мер для оживления экономики и снижения безработицы. Вооруженный неограниченной властью от Гинденбурга — то, в чем тот отказал Брюнингу, — фон Папен распустил рейхстаг, провел новые выборы 31 июля и ввел запрет на СА и СС. В результате воспламенилась внутренняя ситуация, и дело чуть не дошло до гражданской войны.
В канцлерство фон Папена происходило международное событие, которое могло бы внести большой вклад в стабилизацию, — конференция по репарациям в Лозанне, организованная Брюнингом с 16 июня по 9 июля. Торг был крайне тяжелым, и во время его (словами переводчика Шмидта) Шверин фон Крозиг, который, конечно, был членом германской делегации, бывший «в некотором роде немецкой копией Чемберлена», выдавал цифры с блестящей трезвой объективностью. В конце концов было достигнуто соглашение о выплате 3 миллиардов марок, но Германия не достигла своей другой цели — урегулирования вопроса военной вины. Шверин фон Крозиг показал себя особенно искусным переговорщиком во время дискуссий о способах платежей. С британской помощью ему удалось достичь договоренности, которая во всех практических смыслах означала конец репараций. В своих мемуарах он говорил, что «только из-за Лозанны стоило стать министром».
На выборах в рейхстаг 31 июля 1932 года национал-социалисты завоевали 230 мест, став, таким образом, самой многочисленной партией в парламенте. Демократия отныне утратила контроль не только над правительством, но и над парламентом. В своей книге «Веймарская республика» Альберт Шварц говорит: «Теперь вопрос состоял не в том, будут ли национал-социалисты участвовать в правительстве, а в том, до какой степени они будут терпеть участие других партий в правительстве, которое должно быть сформировано ими». Гитлер сейчас требовал не только поста рейхсканцлера и министра-президента Пруссии, но также посты глав министерств внутренних дел, юстиции, сельского хозяйства, авиации, а также образования. Неудивительно, что переговоры, начатые между национал-социалистами с одной стороны и фон Паленом, а затем генералом фон Шлейхером — с другой, скоро закончились провалом. Только после того, как нацисты потеряли два миллиона голосов на выборах 6 ноября, надежды оживились.
Шверин фон Крозиг, который вошел в кабинет фон Папена с убеждением, что это всего лишь переходный режим, объединился с министром юстиции Гюртнером в вопросе поддержки вступления Гитлера в правительство. Он считал, что «экономическая программа, успех которой является решающим для продолжения работы правительства, может быть осуществлена только сильным правительством; существует также серьезная опасность того, что если они останутся в оппозиции, и будут побуждаемы все возрастающей пропагандой насилия, многие из нацистов, включая молодежь, переметнутся в коммунистический лагерь». Заслушав детальный анализ Шлейхера, опасаясь нацистско-коммунистического альянса и ввиду возрастающей тенденции развития ситуации в сторону экстремизма, если не к гражданской войне, все члены кабинета проголосовали против второго правительства фон Папена.
И канцлером был назначен Шлейхер, а Шверин фон Крозиг сыграл в этом немаловажную роль. Даже сегодня (Шверин фон Крозиг умер в 1977 г. в возрасте 89 лет. — Ред.) он все еще утверждает, что при имевшейся у него в то время информации он не мог поступить иначе. Хотя Шверину фон Крозигу было трудно оказывать слишком большое доверие этой непроницаемой личности, он заявил, что готов с ним работать.
Однако к концу 1932 г. Шлейхер полностью самоизолировался, а к концу января 1933 г. началось какое-то запутанное соперничество в борьбе за власть между политиками и военными, из которого 30 января вышел победителем Гитлер. Как и большинство, Шверин фон Крозиг был убежден, что альтернативы назначению Гитлера нет, при условии, что он сможет сформировать парламентское правительство, и он (Шверин фон Крозиг) отказался участвовать в соперничающем кабинете Папена — Гугенберга. Едва ли хоть одна душа догадывалась о дьявольской натуре национал-социалистического движения, и определенно в том числе и аристократ вроде графа Шверина фон Крозига. Как по происхождению, так и по характеру он был на другом полюсе в сравнении с этим выскочкой, новым канцлером, жаждущим власти, — но разве Брюнинг не говорил, что ему «не хватает даже самого элементарного опыта или инстинкта для партийного политического маневрирования или политической тактики»?
Много было написано о провале германских правых и их готовности к сотрудничеству с Гитлером; критика была уничтожающей. Но когда уже известна суть Гитлера и его режима, такая ошибочная оценка ситуации едва ли представляется всесторонней. Если мы перенесемся в атмосферу тех дней, действия этих людей, похоже, руководствовались почти фатальной неизбежностью. Любое обобщенное суждение, основанное на исследовании индивидуальных случаев, будет недостаточным. Не имеет смысла вести речь о «неспособности смотреть фактам в лицо», «упадке духа консерватизма», наивности или преувеличенном рационализме и принятии их за признаки дегенерации в немецком характере. В любом случае необходимо делать различия между общим европейским феноменом, специфичными политическими традициями, конкретными историческими фактами и частными индивидуальными ситуациями. Однопартийное государство, тенденция к автократии и монополизации власти — это не типично