мог перестать бояться момента, когда она прекратит танцевать.
Но Ада даже и не думала заканчивать. Теперь она двигалась в такт моей мелодии, а её танец стал заметно плавнее и медленнее. Но это было неважно! Каждое её движение, внезависимости от того, каким оно было — было прекрасным.
Ада вновь оторвалаголову от земли, чтобы посмотреть на меня, и именно в этот момент на её пути возник небольшой, но крепкий камешек. Онаспоткнуласьо него и, не отрывая своих глаз от моих, полетела вниз, больше разочарованная, чем сердитая. Услышав глухой стук, я увидел её развалившейся на траве в причудливой позе. По тяжким вздохам предположил, что ей, наверное, оченьбольно — как-никак, тела людей столь хрупки.
За моей спиной материализовались два чёрных крыла, и, отложив скрипку в сторону, я направился к Аде, рассекая быстрыми взмахами прохладный, ночной воздух. Наверное, стоило бы принять полную форму, но мне почему-то этого не хотелось, — тогдая хотел быть именно таким.
Остановился я прямо над девушкой и, всё ещё паря в воздухе, протянул ей руку. В этот раз Ада не улыбнулась. Она посмотрела на меня затуманенным и ничего не понимающим взглядом. Я уже было испугался, решив, что девушка ударилась куда сильнее, чем подумал вначале, но тут она развеяла все опасения, подавшись вперёд и нежно обвив мою руку своей.
— Ты в порядке? — спросил я, помогая ей встать. — Ничего не болит?
— Со мной всё хорошо. На самом деле я часто становлюсь жертвой собственной неуклюжести.
— Правда? Как-то раньше я этого не замечал.
— Всё потому, что скрывать свои недостатки я умею ещё лучше, чем падать, — ехидно ответила девушка.
Сложив крылья, я опустился на землю и сел, облокотившись спиною о дерево, вокруг которого только недавнокружила Ада. Девушка простояла несколько минут неподвижно, с высоко поднятой головой и лицом, планирующим узнать точное количество звёзд на небе. Когда же она поняла, что это бесполезное занятие, присела рядом со мной.
— Не знала, что ты играешь, — подала Ада голос.
— А я не знал, что ты танцуешь.
— Лучше бы и не знал. Смешно со стороны выглядит, не правда ли? Особенно для того, кто с детства бывал на всяческих балах и виделпо-настоящему красивые танцы.
На её щеках появился лёгкий румянец, и она прижала колени к лицу. Взгляд девушки бегал по земле, не решаясь словить мой. Похоже, она действительно стеснялась своего танца.
— Я открою тебе один секрет, Ада Норин. То, что я наблюдал пару минут назад, было самым удивительным и прекрасным из всего, что мне приходилось когда бы то ни было видеть. Именно твой, а не их, танец красивый. И знаешь почему? Потому что он настоящий.
— Врёшь! — огрызнулась девушка, вместо того чтобы сказать спасибо.
— Не вру! — слегка разозлился и я, ведь говорить столь смущающие вещи для меня было весьманепривычно. — И как ты вообще смеешь не доверять своему королю?
— Король, слуга, воин, нищий — не важно. Я никому не отдаю своё доверие просто так.
— Правильный выбор, — согласился я, не имея возможности возразить. — Жалко лишь, что такой грустный.
И как в одном человеке может быть столько всего? Смотря на неё сейчас, я вижу то, чего не смогбы найти и среди тысяч эксилей: неподдельную грусть, пылающую смелость, искреннюю доброту, неизмеримую мудрость, дикуюжизнерадостность и изумительную красоту. Раньше я и подумать не смел, что кто-то может быть раскрашен в столь многие и непохожие друг на друга оттенки. Ну, а мысль о том, что кто-то может очаровывать лишь одним только взглядом, казалась мне глупостью.
Затянувшееся молчание нависло над нами темной и мрачной тучей, но, как только я решил, что пора бы его уже прервать, Ада меня сноваопередила.
— Ты ведь тоже не любишь доверять другим? — спросила она с лицом, полным не любопытства, но понимания. — Ещё с детства, я права?
— Почему ты так решила?
— На том семейном портрете в родовой галерее у тебя лицо человека, что полагается исключительно на себя. Такое же, как и сейчас.
— Я не человек, и ты ошиблась не только в этом. Уже давным-давно я перестал быть тем, кем был в детстве. С того времени моё отношение к другим и самому себе изменилось практически на корню.
— Мне кажется, ты просто хочешь так думать. — отозвалась Ада с лицом, отображающим печаль самую глубокую и непостижимую.
Но я не стал отвечать ей. Мне не хотелось ругаться с Адой здесь и сейчас. Мне вообще не хотелось с ней ругаться! Пусть думает, что хочет.
— Есть ещё какие-то впечатления от той картины? — спросил я, дабы хоть как-то сменить тему.
— Пожалуй, что есть. На самом деле я не люблю ходить через родовую галерею, и причина тому как-раз-таки в ней. Извини, если это прозвучит грубо, но я считаю еёдо боли жуткой. Во времена сумерек она вызывает мурашки даже у меня. Особенно та рыжеволосая женщина. Твоя мать, насколько я понимаю. Как её звали, если не секрет?
— Наоми. Наоми Анж-Девериус, — ответил я с тем же безразличием в голосе, с которым обычно обсуждают погоду.
Мне три. Мама идёт на фестиваль в столицу, но берёт с собой только Лудо и Михо. Почему я должен оставаться во дворце, когда все веселятся? Мне пять. У меня сегодня день рождения, но никто не устраивает банкет, как для братьев. Почему мама закидывает их подарками, а мне не приготовила даже одного? Мне шесть. Михо решил покрасоваться перед своими друзьями, издеваясь над братом-изгоем. Вполне удачно я старался не обращать на него внимание, но он порезал мне спину карманным ножом. Стало больно, и я толкнул его в ответ. Мама накричала на меня, сказав, что только животное может так обращаться со своим родным братом. Почему всё именно так? Мне десять, пятнадцать, двадцать пять, а я всё также ненавижу собственную мать.
— Сирил! Приди в себе! Сирил Девериус, я с тобой разговариваю! — знакомый голос доносился словно издалека, и прошло немало времени, прежде чем я понял, что это Ада изо всех сил пытается до меня докричаться.
Сидя передо мной на коленях, девушка настойчиво трясламеня за плечи. На её лице отразилось сильное беспокойство и непонимание. Когда же мой взгляд сфокусировался и остановился на ней, она тут же отпрянула.
— Ты не отвечал, — стала оправдываться Ада. — Как будто был где-то далеко. Я звала, но ты не реагировал. Что…
Она остановилась на полуслове, заметив, что мои руки дрожат. Мне было страшно, и скрыть это от неё оказалосьабсолютно невозможным. Я, наконец, понял, что всё больше и больше погружаюсь в