будет наш! — во всю глотку заорал Скендер и кинулся к ручью, упав за стог сена. Мы — за ним.
Третий снаряд действительно разорвался по другую сторону дороги, как раз напротив того места, где мы только что стояли. Лиян с шумом выдохнул воздух и спросил:
— Как ты узнал, что этот прилетит прямо к нам? Ты что, пророк?
— Какой там еще пророк. Я в армии служил в артиллерии и знаю, как это делается. Если первый снаряд дает перелет, второй обычно недолетает, а уж третий тебе прямо за пазуху попадет. Это называется «взять цель в вилку».
— Чтоб его самого такой вилкой подцепили! — фыркнул Лиян. — И чего он вздумал именно по нас пулять?
— Наблюдатель, наверное, решил, что Скендер — начальник Оперативного штаба, — решил пошутить я, поскольку по нас больше не стреляли. — Видишь, какой он длинный, да еще с усами, да еще с сумкой, а в ней небось военные карты…
— Военные стихи, мой милый! — поправил меня Скендер и добавил: — Скорее они про тебя, черта рыжего, подумали, что ты главный, так как ты больше похож на Косту Наджа, да и сумка у тебя побольше будет, ты в ней, похоже, целую погачу прячешь.
— Может, из-за него по нас и стреляют, — сказал Лиян и стал меня подозрительно рассматривать, проверяя, не похож ли я на командира. Наконец кисло заключил: — Звезда на шапке такая же, как и у товарища Косты, а в остальном — вылитый Ибро Сливич!
— Лиян, дорогой мой, просто они увидели твою шляпу и перепугались, решив, что это Наполеон Бонапарт встал из могилы, нацепил свою треуголку и наступает на Бихач, — ответил я. — Тут, за ближайшими холмами, была граница его Иллирии, час ходу — и все дела, так что, если бы захотел, он вполне мог бы прогуляться до Бихача.
Наше препирательство прервала сильная стрельба в самом центре города, которая сначала переросла в оглушительный грохот, а затем снова рассыпалась отдельными выстрелами.
— Кажется мне, что все уже кончено, — произнес Лиян и первый вылез из-за стога и направился к дороге. — Пусть-ка теперь попробуют поддеть меня своей вилкой, сукины дети. Поэты, за мной!
Мы вскочили на ноги, выбежали на дорогу и поспешили в город.
…Дальше идет то, что рассказывал о нас троих кто-то из штаба Второй краинской. Наврал он, конечно, с три короба, однако и мы приврали малость про других, так что он нам как бы только вернул долг с процентами. Если нет бога на земле, то есть если нам о нем только врали, то все одно какая-то чертовщина получается, как сказал бы повар Лиян. Твои же собственные враки к тебе возвращаются, и тебе же от них еще и достается. Итак, вот он, этот рассказ…
«— Так вот, собрались наконец Скендер, Бранко и повар Лиян в город идти. Стрельба уже прекратилась, Бихач освобожден, опасности, думают, больше никакой нет.
— Что же они ни у кого не порасспросили, не узнали поточнее?
— Ха, дорогой мой, будто они знают, что такое военная дисциплина! Скендер и Бранко — поэты, беспечные пичужки, порхают себе с дерева на дерево, а повар Лиян, сколько себя помнит, был полевым сторожем и привык все выглядывать да вынюхивать. Так что, сам понимаешь, для такой компании не может быть ничего интереснее Бихача после боя. Топают себе герои вперед, знают, что опасность уже позади, и изображают из себя этаких вояк: затянули ремни, понавесили на себя винтовки, револьверы, планшетки — ни дать ни взять заправские командиры. Даже у Лияна и то какая-то пукалка имеется, кажется итальянская. Он небось даже не знает, исправная она или нет, никогда ведь и не пробовал из нее стрелять.
А тут из города идет колонна пленных, несколько сотен, наверное. Рядом трофейные пушки по камням громыхают, подводы с боеприпасами, винтовками — словом, трофеев захватили — горы. Все из города вывозят, известное дело: всякое может случиться.
И вот наша троица в этой толкучке налетела на одном углу на какого-то домобранского офицера или, может, унтера, бог его знает. Он, понимаешь, остановился, чтобы пропустить лошадей, которые орудие тянули, а Бранко со Скендером винтовки наперевес — и на него: сдавайся!
— Но, господа, я ведь уже один раз сдался! — удивляется тот, а про себя думает: «Что это за армия такая, что дважды в плен берет?»
— Сдавайся, братец, поднимай руки и снимай форму! — приказывает Скендер. — Давай сюда, во двор.
Загнали поэты беднягу во двор какого-то дома и раздели до трусов, а взамен дали свое старье. Скендер взял гимнастерку, Бранко — галифе, а Лиян, наверное, фуражку. Когда переодетый домобран уже направился к выходу, Лиян снова закричал:
— Стой, ты еще не совсем сдался! Скидай башмаки!
Вернулся бедный домобран в колонну пленных, а наши три героя направились к «Вышке». Соскучился, наверное, Лиян по своему «клоповнику», где частенько сидел, да и для семейства Бранко тюрьма вторым домом была.
— Сюда, товарищи! — орет Лиян и прямо в ворота. Все открыто, партизаны освободили всех заключенных, которые нам сочувствовали, во дворе настоящий разгром, внутри тоже. Уже темнело. Из одной камеры вдруг раздался голос Скендера:
— Эй, подождите, пока я переоденусь! Я тут нашел кое-что для себя. Что-то теплое, зимнее.
Выходит Скендер, одетый во что-то серое, насколько можно разобрать в темноте. Повар Лиян, пощупав его новое одеяние, сразу со знанием дела заключил:
— Это же арестантская роба. Мне немало пришлось походить в такой одежке. Теперь тебе еще такую же шапку, и можно хоть сейчас в камеру.
— Гм, ты что, смеешься, что ли? — подозрительно спросил Скендер, и голос у него как-то сразу изменился, словно это был другой человек. Даже Бранко рот разинул.
— Да это ты ли, Скендер? Что-то ты, как бы это сказать…
— Вылитый Дане Крлика, с которым я здесь вместе сидел, — одобрительно сказал Лиян. — Тот Дане убил отца деревянной миской, как-то у него так нечаянно получилось, и его осудили во имя божье…
— И я, значит, похож на этого подлеца? — набычился Скендер. — Хорошо, дружок, хорошо же ты обо мне думаешь.
— Да нет, что ты, — стал изворачиваться Лиян. — У Дане на руках и ногах кандалы были, а ты… а потом был с нами и некий Мухарем из Рипича, который прямо на ярмарке снял у какого-то торговца с телеги колеса и пропил в трактире, а схватили его, когда он подрался с мельником и сбросил того с моста в реку…
— Что, я и на него похож? — скривился Скендер. — А Бранко тебе никого не напоминает, а?
— Я же не виноват, что здесь не держали всяких мелких воришек,