ночь битвы за Бихач, потом весь следующий день, наступила вторая ночь, а бой все не затухает. Все теснее стягивается кольцо вокруг города. Это особенно хорошо видно ночью по кострам, что горят в городе, постепенно приближаясь к самому центру — зловещей «Вышке» и католической церкви с высоким шпилем. Из ее окон бьют тяжелые пулеметы, а вражеские наблюдатели корректируют огонь орудий и одновременно следят за передвижениями наших бойцов.
На второй день боя к вечеру стрельба в городе стала постепенно стихать, словно обе армии устали драться. Только пожары пылали по-прежнему, и клубы черного дыма поднимались над крышами домов.
— Что же это такое? — переглянулись мы со Скендером. — Кажется, бой стихает?
Стрельба все больше ослабевала, лишь изредка тут и там раздавались одиночные выстрелы, а затем все утихло, и на город опустилась какая-то жуткая тишина.
— Слышишь, Скендер?
— Вокруг мертвая тишина, а он спрашивает, слышу ли я что-нибудь?! Ничего я не слышу, но вижу, что здесь что-то не то.
Командующий Коста, сосредоточенный и подтянутый, еще раньше пришел на наблюдательный пункт для «непосредственного наблюдения за ходом боевых действий», как принято говорить у военных. Когда стрельба совсем утихла, он схватил телефонную трубку и стал по очереди вызывать командиров бригад:
— Поднимайте всех бойцов — и вперед! Поднимайте всех, кто есть, на последний штурм! Все на штурм, город вот-вот падет! Неприятель явно выдохся, Бихач будет нашим! Вперед, не останавливаться! Сейчас решающий момент боя, на штурм!
Коста раскраснелся, глаза его горели. Высоким, резким голосом он выкрикивал в трубку слова приказов, и, словно в ответ, вновь ожил Бихач. Загрохотали пулеметы, часто забили винтовки, тут и там раздавались взрывы мин и гранат, из центра города доносились орудийные выстрелы. Перекрывая грохот разрывов, над городом разлился нарастающий гул партизанского штурма.
— Ты смотри, смотри, какой грохот поднялся! — воскликнул Скендер.
— Не вижу я никакого грохота, зато слышу, как земля гудит! — ехидно ответил я в отместку за его недавние насмешки по поводу наступившей тишины. А чтобы показать свое знание истории, я как бы мимоходом небрежно бросил: — Ты слышал, как Коста говорил по телефону? У него такой же тонкий голос, как у Карагеоргия.
Скендер, конечно, не упустил случая, чтобы подпустить мне шпильку:
— Ты гляди, что делается! Он, оказывается, слышал, как Карагеоргий по телефону разговаривал, вот только не знаю, во время какого это боя?
— В бою на Мишаре! — не задумываясь, ответил я. — Там Карагеоргий здорово всыпал твоему прапрадеду Кулину-капитану.
Эту историю о том, что Кулин был предком Скендера, я придумал во время долгих зимних вечеров, когда мы вместе ловили передачи московского и лондонского радио. Выдуманную мной небылицу как-то услышал повар Лиян и однажды с тяжелым вздохом сказал:
— Какой нас дьявол гонит между собой грызться? Каждый, кому только вздумается, может нас подговорить, чтобы за грудки схватились, и пошел, и пошел!.. Ведь одна у нас в жилах кровь течет, а все друг дружке глотки рвем.
— А мы со Скендером? — стал утешать его я. — Видишь, какие времена настали? Плечом к плечу в бой идем, не смотри, что один босниец, а другой серб. Да и то сказать, какая в этом разница? Одна кровь в жилах течет, за одну родину воюем, на одном языке говорим…
— О-хо-хо, а я тебе еще вот что скажу, — неожиданно оборвал мои рассуждения Лиян. — Когда вы приходите в какое-нибудь село, где вас не знают, крестьяне рассуждают так: вон тот высокий, черный — сразу видно, что серб, из тех, что в горах живут…
— Ага, слышал? — воскликнул Скендер. — А что говорят про Бранко?
— А тот, рыжий, говорят, наверняка снизу, из долины, какой-нибудь Ибро Сливич. Небось до войны конскими хвостами торговал, и его колотили на каждой скотной ярмарке.
— Конечно же колотили! Ты бы его, Лиян, тоже поколотил, если бы он твоему Шушле хвост оторвал.
Пока мы завороженно слушали грохот боя, доносившийся уже из самого центра города, подошел командир Коста, сияющий от радости, словно заново родившийся.
— Ну, слышите?!
— Слышим, слышим! А что за затишье такое было, когда ни одного выстрела не доносилось?
— А это был самый критический, переломный момент боя, — начал объяснять командир. — Обе армии устали, после огромного напряжения наступил кризис, самый опасный момент. В таких случаях кто первым сможет поднять своих бойцов в атаку, тот и бой выиграет. Это почти железное правило.
— Ну вот, я же тебе говорил! — повернулся ко мне Скендер, будто он все это знал уже заранее.
Врет! Ничего он не говорил.
— Прислушиваюсь — тишина! Жуткая тишина, нигде ни одного выстрела, — говорит Коста, вновь перегнивая в мыслях те страшные минуты затишья. — Можете себе представить, каково при этом командиру. Я застыл, ловлю ухом малейший звук, кажется, что слышу даже дыхание бойцов в укрытиях. Все чего-то ждут, ждут команды, сигнала… Скорее к телефону! Хватаю трубку: «Вперед, в атаку! Поднимайте всех, живых и мертвых!»
— Вот видишь, что значит командир! — говорит мне Скендер, будто я и вправду тот бестолковый Ибро Сливич, у которого на уме одни конские хвосты и ничего другого он не знает.
Коста опять побежал к телефону, а мы со Скендером помчались с холма к городу, который содрогался от орудийного грома, взрывов гранат и бешеной пулеметной и винтовочной пальбы.
— Пока добежим, все будет уже кончено: слышал, что говорит Коста? — поторапливал меня Скендер, и мы прибавили ходу.
У подножия холма мы наскочили на повара Лияна, который тоже спешил в город. Мы его едва узнали, потому что он на самые глаза надвинул свою старую шляпу, которую носил во время дождя вместо зонтика.
— Есть все-таки бог! — закричал он. — Видать, мне на роду написано, войти в город вместе с поэтами, чтобы они меня потом воспевали в своих стихах, как какого-нибудь Лияна-пашу Предоевича.
— А к чему ты нацепил на себя это свое страшилище? — спрашиваю его я.
— Маскируюсь под гражданского, под крестьянина. А то еще пальнут из какой-нибудь засады. Вчера меня чуть не укокошили, пока добирался до своих.
Старик был прав, враг и правда не дремал. Мы втроем шли по самой середине дороги, и, вероятно, усташеский наблюдатель, заметив нас с «Вышки» или с церковной колокольни, решил, что это работники какого-то штаба перебираются поближе к городу. Как бы там ни было, внезапно над нашими головами прожужжал первый артиллерийский снаряд и разорвался метрах в ста за нами.
— Ложись! — завопил Лиян и растянулся в неглубоком кювете у дороги.
Второй снаряд грохнул в каких-нибудь двадцати метрах впереди, чуть в стороне от дороги, засыпав нас рыхлой землей.
— За мной! Третий