— И какие у вас расценки?
Я уже собирался попросить тысячу долларов, когда Эбби сказала:
— Обычно он берет десять тысяч, но из уважения ко мне согласился на семь с половиной.
Мужчина кивнул, будто всего-навсего попросил счет в ресторане.
Меньше чем за год я расплатился со старыми долгами и купил машину. Но, по правде говоря, я рисовал бы и бесплатно, поскольку впервые в жизни почувствовал, что меня ценят. Сидящий передо мной человек, натурщик, доверял мне самое ценное — свое лицо.
Я был счастлив как никогда, родители Эбби, наоборот, недовольны. Из них двоих разговорчивее оказалась мачеха. Утром в День благодарения я поднялся на веранду и уже собирался постучать в дверь, когда услышал:
— Вы просто мошенничаете. Когда люди это поймут, Доссу больше не видать заказов в Чарлстоне.
Я опустился на скамейку рядом с Розалией, лущившей горох.
— Мама…
— И не пытайся меня уговорить.
— Ты видела его картины? Не считая портрета Розалии.
Пауза.
— Да.
— И что?
Кэтрин Колмэн перевернула страницу газеты.
— Они… неплохи.
— Неплохи?
Мачеха отложила газету.
— Мне не нравится, что ты встречаешься с этим парнем.
— Я знаю.
— Эбби, он вырос в трейлере.
— И что?
— Он не нашего поля ягода.
— То есть не моего?
— Он никогда не будет одним из нас.
— Мама, он и не старается стать одним из нас.
— Вот именно.
— Но в этом что-то есть, ведь так?
Эбби отправилась наверх; я услышал, как она включила душ. Розалия подалась ко мне, прислонившись мясистым плечом, похлопала меня по коленке и кивком указала в сторону двери. Я поцеловал ее в лоб, легонько постучался и вошел.
— Доброе утро, миссис Колмэн.
— А, здравствуй, Досс. Заходи. Ты проголодался? Хочешь перекусить?
Занятия живописью кое-чему меня научили. У всех людей по два лица. С одним они живут, а другое хотят видеть на портрете. Кэтрин Колмэн не исключение.
Вечером, когда дом опустел, сенатор удалился в кабинет. Я заглянул к нему. Он бесстрастно посмотрел на меня:
— Привет, Досс. Ищешь Эбби?
— Нет, сэр. Хочу с вами поговорить.
Он откинулся на спинку кресла.
— О чем?
— О вашей дочери, сэр.
Он слегка качнулся, прижав к подбородку карандаш.
— Пожалуй, перейду сразу к делу. — Я не знал, куда девать руки, поэтому просто сунул их в карманы. — Сенатор Колмэн, я прошу у вас разрешения жениться на Эбби.
Он перестал раскачиваться и положил карандаш. В комнате был свободный стул, но сенатор не предложил мне сесть. За несколько секунд передо мной промелькнула вся жизнь. Наконец сенатор покачал головой и ответил:
— Нет.
Я не знал, что сказать и что сделать.
— Могу ли я надеяться, что мне удастся вас переубедить?
Отработанная улыбка.
— Нет.
Я многое хотел сказать в ту минуту, но сомневался, что от этого будет прок. В представлении сенатора я был молодым, бедным и чересчур нетерпеливым художником. Он составил впечатление обо мне задолго до того, как я зашел к нему в кабинет.
Я развернулся, вышел и тихонько закрыл за собой дверь.
Я был уязвлен, а Эбби — в ярости. Никогда еще не видел ее в таком гневе. Примерно через час она остыла. Мы стояли на набережной. Точнее, я стоял, а она расхаживала туда-сюда.
— Кем он себя возомнил?
— Он твой отец.
— Но не Господь Бог!
— Он считает иначе.
Мы смотрели на воду, униженные и сердитые.
— Возможно, если бы я чего-нибудь добился и пришел к нему лет через пять, он бы передумал.
Но я слышал, как он это произнес. Нет, значит, нет. Никогда.
Эбби качала головой. Я знал, что это молчание сродни объявлению войны. Я не хотел ссорить Эбби с семьей. То, что я решил сделать, было ужасно, но я знал, что так будет лучше. Нужно ее отпустить.
Я притянул Эбби к себе.
— Пожалуйста, прости меня за то, что я сейчас скажу…
Она замотала головой.
— Эбигейл, твой отец прав. — Я отступил на шаг. — Я вырос в трейлере. А ты принадлежишь к сливкам южного общества. Я мечтатель и нелюдим, не умею выражать свои мысли словами. Мне скорее подобает прислуживать на вечеринках, чем веселиться на них. — Я увидел, что ее глаза наполнились слезами. — Ты — чудо, потому что умеешь разговаривать с королями и с корзинщицами.
— Досс…
— Я умею только рисовать. А ты обращаешь в золото все, к чему прикасаешься.
— Не смей так говорить со мной! — закричала Эбби. — Не стоит из-за него…
— Эбигейл, твоя мать права. Я не вашего поля ягода.
Она коснулась пальцем моих губ.
— Я всего лишь влюбленная девушка.
Послышался гудок корабля. На реке показалась моторка. Внизу, на улице, по булыжнику тащилась конная повозка. Наверху в полночной темноте кричали чайки, а в парке у нас за спиной в свете уличного фонаря девушка бросала теннисный мячик Лабрадору. Я взял Эбби за руки.
— Ты выйдешь за меня?
Это было в пятницу после Дня благодарения. Она топнула ногой.
— Досс Майклз! Ты меня до смерти напугал!
— Эбигейл… ты выйдешь за меня?
Она стукнула меня в грудь.
— Нет, пока ты не извинишься.
— Извини.
— Звучит неискренне.
Я опустился на колени.
— Эбби, я не могу дать тебе такую жизнь, какую дают твои родители. Я не знаю, что будет со мной дальше, и ничего не стану обещать. Лишь одно: я отдам тебе всего себя. Никаких претензий, никаких преград, никакой лжи. На свете никогда не было и не будет человека, который любил бы тебя так, как я. Когда мы порознь, мне больно. Когда мы вместе, мне тоже больно, потому что следующие несколько часов нам предстоит провести врозь. Большую часть жизни я страдал, и больше этого не хочу. Пожалуйста, возьми меня… и соедини обломки моей души.
Эбби искоса взглянула на меня.
— Если ты еще хоть один раз сделаешь такое…
— Эбби?
Она прикусила губу.
— Я должна кое в чем признаться… У меня родинка на заднице.
— Жду не дождусь ее увидеть. Это будет наш маленький секрет.
Она покачала головой:
— Досс, я не девушка с обложки. И никто не в силах ею быть. Она — просто плод воображения…
— А я люблю не ее.
— Да, но… я — всего лишь контур. Меня помещают в компьютер, стирают морщинки, выправляют нос, подтягивают подбородок, — она сделала характерный жест, — увеличивают грудь…
Я покачал головой.
— Я люблю Эбби, которая стоит сейчас передо мной.
Эбби опустилась на колени, чтобы посмотреть мне в глаза.
— А когда я стану старой и уродливой?
— Эбигейл Колмэн, я женюсь не на твоей фотографии. Не на воспоминании. Я женюсь на тебе самой. Поэтому не задумывайся о том, какой ты можешь стать. Я всегда буду тебя любить. Даже еще сильнее. Я приму плохое, ведь это значит, что мы доживем до лучших времен.