Читать интересную книгу Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Ставлю вашему благородию на вид, — сквозь губы раздраженно пенял сановник подчиненному. — За упущения, замеченные в подконтрольном вам районе.

Заметив посетителей в вестибюле, он холодно приподнял бровь в направлении скользкого секретаря. Тот кинулся к нему и забормотал что-то едва слышным шепотом, затем протянул конверт с запиской княгини. Грушевский стоял достаточно близко, чтобы хорошо рассмотреть всесильного Керна. Высокий мужчина лет шестидесяти, с редкими седыми висками, небольшой каштановой бородой и усами, лицо имел закрытое, как мундир, застегнутый на все пуговицы. Он больше не удостоил никого ни словом и в мертвой тишине прошел вверх по лестнице. Грушевский разочарованно вздохнул и повернул к двери, но скользкий его окликнул:

— Куда же вы, господа, пожалуйте наверх, вас примут.

После еще одного, но уже пятиминутного ожидания двери, перед которыми их оставил скользкий, отворились, и другой чиновник пригласил их внутрь. Пройдя роскошную приемную, как музей, обставленную мраморными статуями, золочеными креслами, инкрустированными столами и бронзовыми светильниками, они наконец очутились в кабинете, где их ждал господин Керн. Он стоял у окна и даже не соизволил повернуться. Хозяин кабинета не сел сам и не предложил этого гостям, но начал говорить довольно вежливо, хотя и сдержанно.

— Господа, меня просили оказать вам внимание. Чем могу?..

— У нас вопрос касательно предмета, по поводу которого вам нанесла визит одна дама. Что просила у вас княжна? — Грушевский почел за благо развязаться с этим делом побыстрее и не тратить время на светские разговоры и обращения по полной форме.

— Да, княжна была у меня. Она хлопотала за некоего господина Пешкова, Зиновия, кажется.

— И все?

— Да.

— Радлов? — прокаркал Тюрк.

— Стало быть, вы знаете. Да, его арестовали, но выпустили. Моего вмешательства не потребовалось. Все? — холодно отчеканил Борис Георгиевич.

— Вы послали филера и Призорова в Свиблово, зачем? — неугомонный Иван Карлович не собирался уходить.

— Ну, хорошо. Да, распри между архимандритом и местными жителями из-за старца действительно не являются причиной моего пристального интереса к Свиблову. Я послал туда лучшего агента скорее для очистки совести, не предполагая, разумеется, всех трагических последствий. Меня неприятно поразило, что дочь женщины… которая была моей женой, оказалась связана с темными личностями, преступниками против строя и государя. Пусть меня не считают… не имеет значения, что княгиня оборвала все связи… — Он замолчал и снова отвернулся к окну. — Я все же, несмотря ни на что, чувствую ответственность за нее. Это до сих пор моя обязанность, перед Богом мы муж и жена, не люди нас соединили.

— Вы следили за княжной?

— Слежка велась за лицами, причастными к террористической организации. И они там были, если судить по сведениям агента, которые он посылал оттуда, пока его не застрелили.

— Так, значит, Зиновий — революционер, и где же он? — уточнил Грушевский.

— Как раз сейчас господин Призоров направляется в Ревель, где с парохода сняли человека, похожего на подозреваемого. Он не поехал в Америку. Сдав билеты, отправился в Свиблово. Вы понимаете теперь, что мои опасения были не беспочвенны? Где он там скрывался, неизвестно. Но через день после того, как пропала княжна… как нашли ее тело, он купил билеты на пароход, однако уже не в Америку, а в Марсель.

— Правильно, на первое время затеряться легче там, — пробормотал Максим Максимович.

— При аресте он отстреливался. Так что вы видите, что это за человек.

— Даже если это он стрелял в княжну, погибла она не от раны в плече, — задумчиво проговорил Иван Карлович.

— Значение имеет то, что в окружении князей есть подобные субъекты, и это неизбежно привело бы к трагедии или чему-то грязному и непозволительному, — повысил голос Керн.

— Значение имеет то, что юная девушка, запутавшись, обратилась за помощью к взрослому человеку, в чьем прошлом значительное место занимала ее мать, — не сдержался Грушевский. — А вы ограничились тем, что установили за ней слежку.

— Как вы смеете? Как смела она? Прийти сюда, ко мне! Она пришла сюда не за помощью, а затем, чтобы оскорбить меня так же, как это сделала когда-то ее мать. Княжна сказала мне точно те же слова, что были последними, услышанными мною от ее матери почти двадцать лет назад.

— Да что же такого могла наговорить девчонка, чтобы оскорбить вас! В этом здании, с вашими слугами и секретарями? Одна красивая юная несчастная девочка, которую всего через несколько дней жестоко убьют?!

— Что сердце мертвеца больше способно на любовь и страдания, — тихо проговорил Борис Георгиевич. Он прикрыл глаза, словно нестерпимая боль пронзила его. Затем он выпрямился, если это только было возможно при его осанке, и прошел к своему рабочему столу, на котором все предметы находились в таком идеальном порядке, что вряд ли они вообще перемещались по нему. Скорее всего, они были прибиты гвоздями к столешнице великолепного красного дерева намертво, как крышка гроба.

— Господа, вынужден просветить вас насчет прошлого княгини. Это женщина несдержанных чувств, привыкшая пренебрегать своими обязанностями и долгом. Известно ли вам, что она оставила меня, сбежала с несостоятельным малонадежным инородцем чуть ли не на второй день знакомства с ним?

— Простите, мы не хотели тревожить ваши раны… — начал Грушевский, почувствовав крайнюю неловкость из-за того, что вынудил этого гордого человека оправдываться перед незнакомыми людьми.

— Нет уж, извольте выслушать до конца! — как с амвона простер угрожающий перст ущемленный обличитель человеческих пороков. — Она покинула своего супруга в самый сложный и горестный момент, предала его. Только что мы потеряли наших детей. Это была трагическая, нелепая случайность. Вместо того чтобы укрепить союз, заключенный не людьми, но Богом, она стала холодна, она пренебрегала всеми понятиями хорошего тона и светского поведения, уж не говоря о том, что наш дом превратился в ужасное, неуютное место с атмосферой психиатрической клиники, а не семейного очага. Она не давала ни единого шанса страдать другим, потому что все вертелось исключительно вокруг ее чувств и ее горя. Тогда как это было наше горе!

— Прошу, простите… — пролепетал Максим Максимович, видя, каких трудов стоило господину Керну вспоминать горчайшие, возможно, обиды в своей жизни.

— Не утруждайте себя сочувствием, прощайте, — опомнившийся Борис Георгиевич резко открыл бювар с документами, дав понять, что аудиенция закончена.

Выйдя из кабинета, потом из здания, Грушевский еще долго не мог прийти в себя. Пришлось срочно заедать неприятное впечатление от визита. Поскольку за рулем мотора был Тюрк, а Максим Максимович был слишком грустен и задумчив, на этот раз ресторан выбрал Иван Карлович. И это оказался, разумеется, не обычный трактир средней руки с унылой желто-зеленой вывеской, как на всех недорогих трактирах для среднего и мелкого чиновничества. Впервые отобедав в знаменитом ресторане «Кюба», Грушевский, хоть и впечатленный ценами, но полностью удовлетворивший изнывающее от тоски нутро изысканными яствами, не стал отчитывать Тюрка за самоуправство. И то правда, выложив по рублю с полтиной на брата, компаньоны получили второй завтрак, который включал, кроме всяческих côtelettes d'agneau aux pointes d'asperges, отличные рейнское и мадеру. Вот уж не думал Грушевский, глазея во время прогулок на удивительную мигающую электрическую рекламу «A. C-U-B-A-T», что когда-нибудь сподобится еще и отобедать в рекламируемом заведении.

— Любопытно, как-то там наш любезный господин Призоров проводит время? — за последней рюмкой на посошок задумался Грушевский. — А еще товарищ называется! Все это время скрывал от нас столько информации.

— Завтрашним поездом он привезет Зиновия.

— Надеюсь, отныне он будет больше нам доверять. Хотя, может, и не стоило бы… — лукавое выражение появилось на его лице. Усы пошевелились, скрывая довольную улыбку. — Давайте прогуляемся по набережным… по Калашниковской например?

— Я как раз хотел предложить зайти во флигель у конторы Брока, — определенно, Иван Карлович не обладал быстротой ума и тонкой иронией.

— Тьфу, ну что вы за дуб!

— Какой дуб?

— Стоеросовый! — вспылил Грушевский, но махнул рукой на задумавшегося Тюрка. Наверное, вспоминает ботанический справочник, решил Максим Максимович. — Поехали, поехали.

Глава 20

Если бы знал Максим Максимович, чем обернется это роковое решение и чему оно едва не помешает, он бы лучше и впрямь просто прогулялся по набережным до того часа, на который было назначено свидание с Колей и знакомство с Афиной. Когда они прибыли на место, то стало понятно, что вариантов, где именно находится квартира, пригодная для революционеров, не особенно много. В соседнем дворе с ломовой конторой был детский приют, в другом стоял большой купеческий дом, запертый, давно обветшалый и заброшенный. А вот флигелек позади купеческого гнезда находился в достаточно сносном для проживания состоянии, хотя тоже был далеко не нов. Дворник в красной рубахе, некогда белом фартуке с овальной начищенной бляхой и свистком на шее за небольшую мзду сообщил, что купец Якунчиков давно изволят проживать в другом своем доме. А этот стоит запертым уже, почитай, лет десять. Флигель сдают, это да, но желающих не то чтобы много. Из-за непрестанного грохота ломовых повозок, которые содержит контора Брока, даже ночью здесь не бывает тихо. Постоянно снуют извозчики и приказчики, наниматели, исполнители… Проходной двор, сказал дворник, махнув рукой. Во флигеле две квартиры, но жильцы только в одной. Вернее, жилец, да такой ледащий, что ни тебе праздничных на Пасху, ни рюмки на Рождество. Когда приходит и уходит, не уследить, потому что из-за шума порой и звонка в дворницкой не слышно. Так он и не запирает ворота, потому как никто и не ходит.