Читать интересную книгу Дело княжны Саломеи - Эля Хакимова

— Понятия не имею, кто и как нанес эти царапины княжне и горничной, но они идентичны…

— Они совершенно разные. И нанесли их разные руки, — скучно и монотонно начал пояснять Тюрк.

— Мы считаем, здесь действовали убийца и подражатель… — едва успел вставить Грушевский.

— Мы считаем, что эти царапины жертвы нанесли себе сами, — упрямо боднул головой Тюрк. Грушевский открыл от удивления рот. Так вот какое открытие утаивал до сих пор его компаньон!

— Сами?!

— То есть как это? — удивился и Копейкин. — Вы знаете, что через эти-то царапины яд и попал в их организм?

— Значит, через них? — живо обернулся к другу Максим Максимович.

— Ну да! Причем, что любопытно… Но как же сами, постойте-ка! Кто их мог заставить это сделать? Да точно ли сами?

— Сами, — сухо кивнул Иван Карлович. — Знаки V имеют сходство с почерком каждой из жертв, я сравнил буквы в текстах, написанных ими, и эти царапины. Наблюдается тождество в наклоне, силе нажима, характере, это их рука.

Профессор и Грушевский помолчали, пытаясь уложить в голове столь странную идею. Тюрк благородно предоставил им для этого достаточно времени, скромно разглядывая свой маникюр.

— Невероятно, — развел руками профессор. — Убей меня, не пойму, зачем им нацарапывать себе на лбу ядовитым стилом какую-то букву, что она означает, кстати?

— Ничего, — Тюрк подал плечами. — Это не буква. Это след от флердоранжа, венчального убора. Яд нанесли на что-то вроде острой проволоки, на которую, видимо, насаживали цветы. Когда девушка надевала венок и поправляла его на лбу, появились царапины, и яд через них попал в ранку.

— И вы молчали? — восхищенный примером работы дедуктивного метода, вопросил Копейкин друга. — Да вы же Наты Пинкертоны какие-то!

Грушевский, к стыду своему, только сейчас понял, как было совершено убийство. Он даже не смог как следует обидеться на Тюрка за то, что тот не поделился с ним своими соображениями, настолько любопытно было то, что открылось сейчас Максиму Максимовичу. Действительно, все сложилось как в забаве-головоломке. Княжна кем-то ранена, возможно, Зиновием, раздраженным тем, что она предпочла выйти замуж за миллионера Зимородова, вместо того чтобы, против воли родителей, уехать с ним в какую-то непонятную Америку. Этот Зиновий, судя по рассказам Ольги Николаевны и Коли, действительно подозрительный тип, вполне способный на такие поступки. К тому же он попал под внимание полиции, зачем-то ведь его арестовали! Он может быть связан с террористами, возможно, и с таинственными «Карателями», у которых на каждой пуле странное клеймо.

Еле вырвавшись из лап кровожадного фанатика, бедная княжна возвращается в усадьбу Зимородова ночью перед свадьбой. Зимородов, известный своим бешеным нравом и привычкой душить слабых женщин, застает ее вернувшейся только что, да еще и раненой, в своей комнате. Возможно, вернулась от любовника, предположил жених — он ведь, в отличие от Копейкина и Грушевского, вскрывавших тело бедной княжны, не мог знать абсолютно точно, что она как была девственна, так невинной и умерла. И это накануне перед венчанием! Конечно, он выходит из себя. К тому же, вероятно, Зимородов был крайне раздосадован тем, что его любовь к Ольге Николаевне совершенно очевидно остается безответной. А стало быть, рушится его мечта восстать против Господа, обретя спасение благодаря «истинной любви» прекрасного ангела в лице княжны или, на худой конец, ее кузины. Он бросается на беззащитную княжну и душит ее, душит… Грушевский всю эту логическую цепочку поэпизодно и в лицах изображал перед профессором, который сидел, словно в «Паризиане» на киносеансе, и от волнения курил папиросы одну за другой, переживая за героев разворачивавшейся стараниями друга драмы. Даром, что тапера в больнице нет!

С трудом избавившись от полоумного чаеторговца, княжна, наконец, остается в своей комнате одна. Уже приготовлено свадебное платье, роскошный флердоранж манит своим ароматом… и, как и всякая другая женщина, княжна не смогла устоять, чтобы не примерить чудесный убор, в котором должно было свершится таинство завтра утром. Она надевает его, поправляет венок перед зеркалом…

— Несчастная! — горестно воскликнул Грушевский. — Она не знает, что собственной рукой нанесла себе царапину, через которую в ее кровь попадает таинственный и смертельный яд.

Даже если она, по неизвестной никому причине, и не пошла бы к берегу озера, чтобы утонуть там, как тонули несколько других невест, повинуясь мистическому зову Луны или песне первой мертвой невесты — графини Марьи Родионовны Паниной, бедная княжна все равно умерла бы через сутки от отравления ядом. Ибо ровно столько времени понадобилось, чтобы трагически оборвалась жизнь еще одной жертвы, задорной горничной Фени, зазнобы старшего лакея и никому пока неизвестного городского господина, который часто навещал Феню и кормил ее мороженым и сахарной ватой на станции железной дороги.

Глупая горничная, опять же не устоявшая перед соблазном, как не устояла бы никакая другая женщина, будь она дама или простая служанка, присвоила себе никому не нужный венок пропавшей невесты. Она точно так же, как и госпожа, надела его на свою легкомысленную головку, так же поправила его перед зеркалом, оцарапав при этом свой лоб и занеся в рану яд, и так же подписала себе смертный приговор, став случайной жертвой неизвестного убийцы-отравителя.

Грушевский упал на стул, в изнеможении утирая лоб. Профессор Копейкин шумно захлопал в ладоши, крича «браво».

— Да, — скромно подтвердил Тюрк. — Приблизительно так все, видимо, и было. Хотя насчет причастности к смерти княжны графини Паниной…

— Друзья, — решился Грушевский на признание. — Вы меня не осудите, хотя имеете полное право усомниться в моем здравом уме, как и сам я… Короче, я видел Марью Родионовну. Как вас сейчас, ей-богу!

Если бы не холодный рассудочный вид Ивана Карловича, с которым тот выслушал такое удивительное признание, Копейкин всерьез забеспокоился бы за друга.

— Не смотри так на меня, Вася, — взмолился Максим Максимович. — Мне тяжело представить, что моя Пушенька… В общем, смерть — это не окончательный приговор, это я точно знаю. Как и то, что вы, Иван Карлович, конечно же, были правы, когда говорили о нелепости человеческого правосудия, помните? Бедная графиня мстит мужчинам, а гибнут по ее вине все сплошь девушки. Чем иначе, кроме ее козней, вы объясните смерть княжны? Да, она все равно умерла бы от яда, и, возможно, здесь Марья Родионовна проявила милосердие, столь не свойственное ей.

Профессор знал, конечно, как тяжело переживал смерть своей жены его друг, но такого он от него не ждал. Однако Тюрк, как ни в чем не бывало, продолжил почти без паузы:

— Остается выяснить, кто этот отравитель и что это за яд, «Голубой огонь Клеопатры».

— Что?! — взревел Копейкин, подскакивая со стула, предоставив присутствующим повод усомниться теперь уже в его здравом уме. — Голубой огонь? Тот самый?

— Ты слышал про эту отраву? — спросил уже уставший чему-либо удивляться Грушевский.

— Еще бы! Нашумевшая легенда о проклятье фараонов. Неужели вы не слыхали, что почти все члены экспедиции, которая открыла гробницу якобы самой Клеопатры, таинственным образом погибли один за другим. Ходили слухи, что они пали жертвой проклятья фараонов, грозящего каждому расхитителю и святотатцу, который осмелится нарушить покой царей Древнего Египта. Страшное это заклинание называлось в папирусах «Голубым огнем Клеопатры» или именем любой другой подходящей царицы или фараонши, — легко махнул рукой профессор.

Откровенно говоря, ничего такого Грушевский не слышал. А вот для Тюрка это новостью не было.

— Ну, так вот, — с видом одержимого продолжал профессор. — Я думаю, что это было не проклятье. Это был яд, какой-то вид бактерий, которые попадали в организм археологов через дыхательные пути или царапины, как угодно.

— Его ты и нашел в царапинах? — затаив дыхание, спросил Грушевский.

— Неизвестный науке вид бактерий, что-то родственное сибирской язве или чуме. Но незнакомого мне вида, я нашел только косвенные следы. Они все были мертвыми, видимо, массово погибают со смертью организма-носителя. Словно бомба с часовым механизмом. Или диверсант, саботажник, который проникает на территорию неприятеля, производит разрушения летального характера, уничтожает все: кровь в артериях густеет и превращается в желе, гемоглобин распадается прямо в венах, сердце становится просто пузырем, полным красной жидкости, отказываясь работать. Ты мог еще не заметить всех последствий, но сейчас их внутренние органы словно растворились в кислоте. Пока человек еще жив, он постепенно чувствует, что сгорает заживо. Высокая температура, симптомы пищевого отравления, лихорадка. Затем потеря сознания, и через несколько часов — смерть.