И все же я едва дождался перерыва в моей семейной жизни, наступившего в марте. Кэролайн постоянно жаловалась на то, что не выдержит разлуки с друзьями, со своей благотворительной деятельностью, с организациями, ратовавшими за контроль рождаемости, с домом, садом, слугами и со всеми прелестями североамериканской жизни. Наш мир, заключенный под душем, был недолговечным. Интерес Кэролайн к сексу снова упал до нуля, и чем больше она дулась, тем больше это меня раздражало. Я боялся, что ее поведение могло отразиться на Скотте и Тони.
В конце концов, я попытался изобрести повод для перемирия и попросил ее следить вместо меня за моими братьями. Эта невинная просьба очень удачно служила двум целям: умиротворяла Кэролайн, стимулируя ее пастырский интерес к моей карьере, и позволяла мне чувствовать себя менее виноватым, предоставляя самим себе Люка и Мэтта. Поскольку надеяться на их корреспонденции было безнадежно, они почувствовали большое облегчение, когда я сказал им, что Кэролайн будет писать мне о них, и обязал их приходить к ней каждую неделю и рассказывать о своих делах. Как этот надзор будет осуществляться, когда Кэролайн в июне уедет ко мне, я не имел ни малейшего представления. Оставалось надеяться, что если они не скомпрометируют себя до отъезда Кэролайн из Нью-Йорка, то, возможно, дальше смогут работать без присмотра.
Перед отъездом из Нью-Йорка я назначил Люка на роль своего сторожевого пса в банке на углу Уиллоу и Уолл. Его брокерская фирма по-прежнему продолжала вести счета треста «Ван Зэйл Партисипейшнз», но Люк занял мое место в управлении трестом. Я придумал для него должность инспектора межведомственных инвестиционных трестов, поставил его письменный стол в большом зале и велел ему раз в неделю отчитываться старому Уолтеру. Но поскольку Уолтер почти ничего не понимал в инвестиционных трестах, Люк получал довольно большую самостоятельность. Разумеется, он не был банкиром и никогда не стал бы им, но у него была светлая голова, он видел, как я управлял трестом с 1926 года и как брокер треста был в курсе состояния портфеля ценных бумаг. Это позволяло использовать его как моего помощника, и, поскольку я знал, что Кэролайн сразу учует недоброе, если работа окажется ему не под силу, я считал, что обеспечил достаточную защиту. Как бы то ни было, мне понравилась идея получения внутренних отчетов из банка. Если бы Клэй попытался поиграть мускулами на моей территории или Корнелиус внезапно решил бы ободрать инвестиционные тресты, известие об этом пришло бы ко мне по трансатлантическому кабелю в тот же день.
Оставалось подготовить Люка. Как и Мэтту, обязанному представлять «Ван Зэйл Партисипейшнз» на деловых ленчах ежедневно в три часа, я прямо сказал ему, как он должен себя вести в мое отсутствие.
— Никаких операторов пулов, — жестко сказал я ему. — Никаких маклерских контор. Никакой возни вокруг знаменитостей. И никаких пьянок с этими твоими друзьями-бутлеггерами с северных холмов Нью-Джерси. Меньше всего я хотел бы, находясь в Европе, услышать о том, что Мэттью Салливэн, президент компании «Ван Зэйл Партисипейшнз», арестован агентами Налоговой службы за провоз полдюжины банок яблочной водки через границу штата.
Мэтт заявил, что будет безупречен. Люк поклялся, что я не пожалею о своем решении довериться ему. Оба они крепко обнимали меня, прощаясь со мной на пароходе, и у меня подступил комок к горлу при мысли, что я не увижу их целых двенадцать месяцев. Я намеревался приехать через год в Нью-Йорк, чтобы проверить результаты их деятельности, но и год — достаточно долгий срок.
— До свидания, дорогой Стивен, — говорила Кэролайн, подставляя холодную щеку после того, как братья со слезами на глазах стали спускаться по трапу. — Наверное, бесполезно просить тебя вести себя хорошо, но постарайся не пить слишком много, мой ягненочек.
Я чуть не зарычал, как лев, но здесь же были Скотт и Тони, а мы с Кэролайн никогда не ссорились у них на глазах.
Это, разумеется, был один из ярчайших моментов нашей супружеской жизни, и, хотя даже у хорошего брака есть свои недостатки, мы оба считали свой брак удачным. Мы действительно разделяли то, что старомодные люди называли «современными взглядами». Но институт брака гибок, и именно потому, что мы с Кэролайн давно выработали для себя свои собственные правила, наш современный стиль не означал, что мы в браке менее счастливы, чем любая другая пара. Я не верил в ее преданность мне, Кэролайн это очень хорошо знала и фактически не мешала мне иметь столько женщин, сколько мне хотелось. «Сексуальных срывов, — резонерствовала Кэролайн со своей выхолощенной версией Фрейда в одной руке и с томом Мари Стоупс в другой, — не должно быть в современном браке. И в наше время, на рассвете новой эры, как мужчины, так и женщины должны быть свободны от тирании сексуального рабства». В свободном переводе это означало, что жена должна иметь возможность говорить «нет» столько, сколько ей нравится, и если муж неудовлетворен, то он вполне может утешиться на стороне.
Это совпадало с теорией Пола о том, что хороший брак не имеет ничего общего с сохранением верности, и я должен сказать, что эта философия имела свои привлекательные стороны. Единственное, что меня беспокоило, это мысль о том, что Кэролайн могла осуществлять на практике то, что проповедовала, с таким же энтузиазмом, что и я. Мне вовсе не понравилось бы, чтобы она вязалась к каждому мужчине, возбудившему ее воображение.
— Не будь таким глупым, Стивен! — раздраженно сказала мне жена в ответ на высказанные мной опасения. — Ты упускаешь из виду самое главное. Я не разочарована. Ты удовлетворяешь меня абсолютно, так с чего бы мне ложиться в постель к кому-то другому?
Действительно, с чего бы, подумал я, успокоившись, и порадовался: как хорошо быть женатым на современной, сексуально просвещенной женщине. Все эти старые развалины, жалующиеся на то, что истинную женственность уничтожили война, джаз, косметика и еще дюжина других дьявольских напастей, и не подозревают, чего лишились. Я не оставил бы Кэролайн ни за что на свете. Каждый раз, после очередной измены, возвращаясь домой к своей надежной, умелой жене, поддерживавшей в нашем браке такое превосходное взаимопонимание, я испытывал громадное облегчение и часто думал о том, какое счастье, что я женат на здравомыслящей женщине.
И теперь я вовсе не был убежден в том, что мне хотелось спать с Дайаной Слейд, но было приятно сознавать, что, если бы это и случилось, я не чувствовал бы за собой вины. В голове бродили неясные мысли о том, что я мог бы подыграть ей, если бы она оказалась достаточно мила, но знал, что ни к чему серьезному это не приведет. У нас с Полом были разные вкусы в отношении женщин, и я не мог вообразить себя без ума влюбленным в Дайану так же, как потерявшим голову от страсти к Сильвии. Дайана могла бы стать увертюрой к моей свободной и легкой жизни в лондонском свете, а возможно — хотя далеко не вполне вероятно — и партнершей в чарльстоне между простынями. Но не более того.