Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

— Рано или поздно съем, конечно. Но лучше ты ко мне сам иди работать. Объединим капитал, я тебя председателем совета директоров сделаю.

— Спасибо, — сказал Левкоев, — пока воздержусь.

— Напрасно, — сказал Дупель. — Подумай как следует. Предложение хорошее — в другой раз не сделаю. Хочешь совет — бесплатно? Ты дочку собираешься за Кротова отдавать, верно? Так ты не торопись: премьером ему не быть.

Информационная служба у обоих предпринимателей функционировала исправно, и Левкоев не удивился, что Дупелю известны отношения Сони и Кротова. Проявил осведомленность и Левкоев.

— Ты в премьеры кого наметил? Тушинского?

— Лучше не нашел. Пусть пока будет.

— Со мной посоветоваться не захотел?

— С тобой?

Взгляд Дупеля был устремлен поверх головы Левкоева, за окно, на белые вершины швейцарских гор. Он глядел на вершины и переставал замечать окружающих: жадного Рейли, суетливого Тушинского, льстивого Кротова, самоуверенного Левкоева. Говорить с ними было до известной степени необходимо, но — и он был уверен в этом — скоро такой надобности не будет. Он глядел мимо собеседника в окно — на горы, которые спокойным и неторопливым величием равнялись его мыслям. Так же, без малого сто лет назад, смотрел на эти вершины другой реформатор России — жестокий калмык Ленин. Так же точно проводил и он время в Швейцарии, размышляя о своем отечестве, готовя его судьбу. Сегодняшний реформатор — невысокий плотный человек, напоминающий Владимира Ильича телосложением и движениями — хотел иного, нежели его предшественник, но масштабы их дерзаний совпадали. Хотели они, если разобраться, прямо противоположного, но общие черты у обоих имелись. И тот и другой спорить о намеченном не любили. Споры только отвлекали; о чем спорить с Мартовым или Левкоевым? И, главное, зачем? Важно было найти точку опоры, рычаг, поворотом которого изменяется судьба страны; В. И. Ленин обратился к беднейшему крестьянству, М. З. Дупель — к нефти. Михаил Зиновьевич был уверен, что его рычаг надежнее, потому что объективно полезнее: нефть есть вещь, необходимая цивилизации, а беднейшее крестьянство — нет. Дупель заложил руки в карманы, и качался с пятки на носок, и смотрел поверх головы конкурента.

Как легко он рассказывает о своих планах, думал меж тем Левкоев. Он почувствовал, что в откровенности Дупеля содержится обида: Дупель не имеет секретов, поскольку не видит в нем соперника, более того: вообще не принимает его, Тофика, в расчет.

Невысокий человек стоял у широкого окна в швейцарском городке — и глядел на горы, покачиваясь с пятки на носок, и в этом человечке сконцентрировалось будущее России, — это так или иначе чувствовали все, кто смотрел на Михаила Зиновьевича Дупеля. Все здесь на форуме только делали вид, что решают судьбы мира — а он, вот этот наглый коротышка, он и правда решал. Просвещенные менеджеры нефтяных компаний, которые съехались в Давос предлагать услуги крупным воротилам, прекрасно понимали разницу между Дупелем и остальными; они хихикали за спиной Михаила Зиновьевича, именовали его бандитом, передразнивали манеры, но непременно старались оказаться у него на пути, ловили его взгляды и готовы были сорваться с места по первому зову.

Помимо Дупеля на форуме присутствовал лишь один человек, столь же определенно выражающий намерения и олицетворяющий силу, — причем, в отличие от Михаила Зиновьевича Дупеля, силу не только денежную, но политическую и военную. То был государственный секретарь Соединенных Штатов — генерал Колин Пауэлл. Крупные американские политики на форум в Давосе уже давно не ездили; форум был оставлен европейскому бизнесу в качестве развлечения: пусть думают, что и от них нечто зависит. Американские политики если и появлялись, то лишь затем, чтобы рассказать Европе о том, что было решено в Метрополии, и сделать вид, что и с европейскими воротилами посоветовались. Генерал Пауэлл прилетел в Давос на два дня, рассказать о войне в Ираке — почему она нужна и насколько это справедливо. Зал был заполнен до отказа: любой из воротил европейского бизнеса должен был испытать законное чувство глубокого удовлетворения — ведь и с ним тоже посоветовались, его мнение небезынтересно. Они порой отваживались на вопросы: а, допустим, что будет, если то-то и то-то? Генерал (в точности как Дупель) смотрел поверх голов и отвечал вежливо, твердо, безусловно: будет так. Дмитрий Кротов внимательно выслушал его речь. Он вглядывался в Пауэлла и думал: вот этот человек сумел возвыситься, значит, нет ничего невозможного и для меня. Из бедной семьи, с нестандартным цветом кожи, обреченный фактом происхождения на прозябание, он сумел подняться на вершину — и стал в первых рядах цивилизации. Вот как уверенно идет он к трибуне — высокий, крепкий, статный негр в орденах. Вот как стоит он — уверенно расставив ноги, развернув плечи, он словно и не помнит о том, что он — негр. И белые люди, заполняющие зал, совсем даже не считают, что они чем-то лучше него, — напротив, умиленно смотрят на избранника фортуны, ловят каждое слово. И красивый негр, затянутый в синий двубортный костюм, благосклонно смотрит на льстивых европейцев; сейчас он скажет им, что решено сделать в мире, и европейцы будут умиленно аплодировать.

Свою карьеру Дмитрий Кротов видел приблизительно так же. Молодой журналист, приговоренный, как казалось, навечно сидеть в прокуренной редакции и слушать самодельные стишки Чирикова, он сделал невероятный рывок — завтра и он станет вот здесь, в зале давосского форума, и сообщит нечто собранию богатых белых людей. Он выйдет к ним, затянутый в элегантный костюм, уверенный, как негр Пауэлл, в своей значительности, и скажет, как будет устроено будущее в мире или, на худой конец, в России. Он скажет им — впрочем, что именно он им скажет, Кротов представить не мог, да это и было и не важно сегодня: будет время еще подумать. Свою будущую должность (а, по всей видимости, ему должны предложить пост премьер-министра) он сравнивал с назначением Пауэлла и находил много общего. В сущности, не так важно, думал Кротов, как именно называется твоя должность, — вот и Пауэлл, как говорят, перемещался с одного места работы на другое. Важно попасть в круг тех, кто принимает решения — настоящие решения, решения о самом главном.

И тогда уже никто не вспомнит о твоем прошлом — был ты журналистом или не был, в каких отношениях ты состоял с Германом Басмановым, кто твоя мать, кто — отец, в какой дыре ты вырос: ничто не будет иметь уже значения. Разве думает кто из богатых белых людей в зале про то, что Колин Пауэлл — негр? Кротов пристально смотрел на государственного секретаря, и неожиданно ему стало казаться, что Колин Пауэлл — и не негр вовсе. С чего же это я взял, будто он негр, думал Кротов. Кожа у него белая, загорел только; наверное, в солярий ходит. Он внимательно всматривался в полные губы Пауэлла, в его широкое лицо, — нет, ничего общего с негром. Крепкий смуглый человек, с лицом, обветренным в военных кампаниях, — при чем тут негры? Негры — это те, которые по помойкам шарят, ночуют под мостом, играют в футбол консервными банками, вот это негры. А уверенная личность, вершащая судьбы мира, посланная величайшим государством планеты объявить свою волю, разве такая личность может быть негром? Никак не может. Может быть, он какие отбеливающие таблетки пьет? Да нет же, невозможно, ерунда какая. Видимо, с изумлением подумал Кротов, природа устроила так, что, достигая известных вершин в управлении миром, человек белеет — по всей видимости, это такой естественный биологический процесс, вроде линьки зайца зимой.

Он едва не спросил у своего соседа, симпатичного менеджера среднего звена, некоего Арчибальда Николсона, а негр ли Пауэлл, но вовремя одумался. И слова-то такого произносить нельзя, а было бы можно — что толку в подобном вопросе? Сам ты негр, вот что сказал бы ему сосед — и был бы абсолютно прав.

Пауэлл давным-давно уже стал белый. Это такой естественный исторический процесс — уничтожение прошлого, то есть воспоминания о том, что был журналистом, негром, студентом, сыном, внуком — все это отмирает, едва ты попадаешь в круг вершителей судеб мира. Помнит ли кто, кем был Дупель до того, как стал Дупелем? Никто и не помнит — не было прошлого вовсе. Вот про Левкоева, про того помнят — дескать, был бандитом. А скажи такое про Дупеля (есть такие завистники, что пытаются помянуть ему сомнительное прошлое), к нему это не прилипнет. Важен масштаб дерзаний. Важно попасть в число тех, кто решает главные вещи в цивилизации, кто отвечает за прогресс. Колин Пауэлл — да, он решает, каким быть миру. Оттого и побелел. Приходилось признать и то, что и Михаил Дупель, неприятный заносчивый субъект, покачивающийся с пятки на носок, — он тоже решает главное. Смелости набрался — и решает. И это было очевидно всем. Пауэлл, тот решал за весь мир (или, во всяком случае, был делегирован Империей для того, чтобы объявить решение о мире), а Дупель — тот отважился думать про будущее страны. И прочие — те, кто не дерзнул на подобный замысел, — взирали на Пауэлла с подобострастием, а на Дупеля — с неприязненной завистью.