27 ноября/9 декабря.
Бедный Модест просидел в месте торжества от восьми часов утра до трех часов пополудни и вернулся с страшной головной болью, но не раскаивается, что видел столь редкую и красивую церемонию. Место его было великолепное, всего в нескольких шагах от папского трона. Лицо папы ему понравилось своим добродушием. Некоторые обряды величественны, другие курьезны и странны, например причащение папы не прямо из чаши, а через соломенки, поднесение ему жертв в виде голубей, горлиц и других птичек. Инструментальной музыки не было, пела Сикстинская капелла и все вещи, Модесту не понравившиеся. Роскошь облачений, в особенности папы, необыкновенная. Я нисколько не раскаиваюсь, что не был, ибо буквально не перенес бы семичасового сидения на одном месте.
Сегодня получил письмо Ваше, дорогой друг мой. Я назвал Вашу виллу уютной в том смысле, что в ней хочется жить,-видно, что она представляет много удобств и комфорта.
О смерти Кадминой я знал уже в Киеве из газет. Скажу Вам, что это известие меня страшно огорчило, ибо жаль талантливой, красивой, молодой женщины, но удивлен я не был. Я хорошо знал эту странную, беспокойную, болезненно самолюбивую натуру, и мне всегда казалось, что она не добром кончит. Подробностей никаких не знаю, кроме сообщенных Вами.
Я не совсем согласен с Вами, милый друг, насчет Вашего совета печатать мои оперы с французскими заголовками. Всякое ухаживание за заграницей мне не нравится. Пусть они идут за нами, а не мы к ним. Придет время, и захотят они наших опер, тогда мы не только заголовки, но и весь текст переведем, как теперь сделан уже перевод немецкий по случаю требования из Праги. А покамест опера из России не вышла, мне кажется, незачем переводить ее на язык людей, ею не интересующихся.
Мне чрезвычайно всегда приятно читать в Ваших письмах выражение любви Вашей к внуку. Тяжело жить, не имея в своей близости милого ребенка. Ничто так не красит существование, как лицезрение милых детских лиц, как общение с таким ребенком, как Ваш Воличка. Я чрезвычайно люблю детей и понимаю чувства, которые внушает Вам это очаровательное существо. Милый друг, пришлите мне его карточку, если можно!
Будьте здоровы, дорогая моя! У нас сегодня дождь и непогода, вероятно, и у Вас тоже.
Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
423. Чайковский - Мекк
Рим,
1881 г. декабря 1-4. Рим.
1/13 декабря 1881 г.
Милый, дорогой друг мой! Какая невеселая у нас погода стоит; вероятно, и у Вас то же самое, и мне грустно воображать Вас безвыходно сидящей дома. А я, несмотря на потоки дождя, все-таки совершаю ежедневные большие прогулки и в промежутках между дождями наслаждаюсь красотами города, к которому все больше и больше привязываюсь. В первую минуту Рим не так восхищает, как Флоренция, но в нем есть свойство, подобное московскому, мало-помалу привязывать к себе и постепенно производить очарование. Теперь оно у меня полное, даже несмотря на дурную погоду. Скажите, друг мой, где, кроме Рима, можно совершить такую прогулку, как наша вчерашняя. Мимо St. Maria Maggiore мы прошли к Pietro in Vinculi, оттуда прелестной тропинкой к Колизею, потом в бесподобные Термы Каракаллы, потом в Латеранский собор и, наконец, домой по новым улицам, близ железной дороги. И каждый день можно до бесконечности разнообразить выбор прогулок.
В воскресенье мне вместе с Модестом удалось попасть на торжественную мессу, которую папа служил в св. Петре (над портиком, где совершился обряд канонизации). Это было чрезвычайно интересно. Ничего нельзя себе представить более грандиозного, как шествие папы, предшествуемого епископами, кардиналами, камергерами в средневековых костюмах, и все это при пении музыки Палестрины, а сapellо, т. е. без органа. Минута входа балдахина, на котором восседал папа, была чрезвычайно грандиозна. Но самое служение не представило ничего особенно интересного, и жара сделалась так невыносима, что я даже не мог достоять до конца.
Мы теперь устроились не только хорошо, но почти роскошно. Моя комната в высшей степени удобна и комфортабельна. Я тотчас же по переезде принялся за сочинение. Не знаю, что из этого выйдет, но начал я с музыки к сцене Марии и Мазепы из пушкинской “Полтавы”. Если увлекусь, то, может быть, и всю оперу на этот сюжет напишу.
4/16 декабря 1881 г.
Я получил вчера известие из Каменки, которое очень огорчило меня. Вблизи Каменки есть небольшой лесок, называемый Тростянка, который представлял обычную цель моих прогулок. Там живет среди леса семейство карбовничего [лесника], очень многочисленное и очень симпатичное. Редко видал я таких прелестных детей, как у этого крестьянина, но особенно любил я одну маленькую девочку четырех лет, которая сначала дичилась меня, а потом привыкла и сделалась моим другом. Когда я приходил, она бежала ко мне и ласкалась так мило, лепетала какой-то такой милый вздор, что для меня это было большим удовольствием, и я очень любил этого ребенка. Теперь к ним забралась дифтеритная зараза, и зять мой пишет, что и эта девочка и еще другой ребенок умерли от нее, а других всех Лев Вас[ильевич] велел перевести в село, но прибавляет: “Боюсь, что поздно”. Бедная наша Русь! Так все в ней безотрадно, а тут еще этот ужасный бич, губящий детей целыми тысячами. Дифтерит в Каменке было совсем исчез, а теперь свирепствует опять с ужасной силой.
Из Киева зато я имею довольно утешительные известия. Сестра и племянница Таня здоровы. Только надолго ли? Сара Бернар дала в Киеве три представления, но большого успеха не имела. Сестре моей она даже совсем не понравилась.
Мне стоит величайших усилий отбиваться здесь, в Риме, от возобновления старых и заключения новых знакомств. Дня три сряду ко мне являлся какой-то русский чиновник Симанский с поручением от какой-то кн. Барятинской во что бы то ни стало привести меня к ней. И что им от меня нужно? Я не пианист, забавлять их не могу, беседовать с приятностью не умею! Но характер выдержу и не пойду ни к кому.
Мы очень, очень хорошо устроились в своем новом помещении, и жизнь приняла ровное и правильное течение.
Будьте здоровы, дорогая моя!
Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
424. Мекк - Чайковскому
Флоренция
1881 г. декабря 4-5. Флоренция.
4 декабря 1881 г.
Вот уже несколько дней, что я получила Ваше письмо, мой милый, несравненный друг, и каждый день собиралась писать Вам, но до сей минуты не могла дойти до этого, потому что здесь была Лиза, на обратном пути из Рима и Неаполя, и это отнимало у меня время. Вчера она уехала и увезла моего дорогого Воличку. Этот ребенок все время не переставал поражать своим любящим сердцем....
Много бы я могла еще рассказывать Вам, милый друг мой, об этом необыкновенном ребенке, да уж боюсь и надоесть. Мне очень дорого, мой бесценный, что Вы хотите иметь его фотографию, и я, конечно, с удовольствием ее Вам пришлю; кстати, я его здесь и снимала.
Вообразите, милый друг, что я на днях получила Ваше письмо от 14 октября, в котором именно Вы писали мне о женихе Веры Львовны. Оно пришло в Рим после моего отъезда, и его держали в гостинице до приезда теперь Лизы, которая и привезла мне это письмо и много других очень давних.
По поводу смерти Кадминой Лиза говорила здесь, что она в кого-то влюбилась и неудачно, без сочувствия, поэтому и отравилась. Это жаль, из-за этого не стоило отнимать у себя жизнь.
Как Вы себя чувствуете, мой милый друг? Какое действие на Вас оказывает воздух Рима? Дай бог, чтобы хорошее, укрепляющее. А каково теперь Модесту Ильичу? Отерпелся ли он? Ах, я вспомнила его вопрос, на который я в свое время не могла ответить, потому что не знала тогда, где Вы находились; ато вопрос о нашей встрече в Риме. К большому моему сожалению, я тогда не видала Модеста Ильича, и мне это очень жаль, потому что, конечно, мне было бы чрезвычайно приятно увидеть его воочию; до сих пор я знаю его только по фотографии.