Читать интересную книгу "Молчаливый полет - Марк Тарловский"

9 ноября 1926

Военные грезы[183]

Не в походе, не в казарме я,Паинька и белорученька, —Только грезится мне армия,Alma mater подпоручика…

Перестрелянные дочиста,Прут юнцы неугомонныеИз полка Его ВысочестваВ Первую Краснознаменную!

Не кокарды идиотские —Пялим звезды мы на головы,Мне в декретах снятся Троцкие,И в реляциях — Ермоловы.

Не беда, что всё навыворот:Краснобаи и балакири,Сны рисуют ротный пригород,Где раскинул мы лагери.

Утром, пешие и конники,Ходим Ваньками ряженные,Вечером ряды гармоникиСлушаем, завороженные.

В праздничек бабец хорошенькийЖдет бойца за подворотнею, —Всю неделю — ничегошеньки,Вся журьба — в постель субботнюю!..…………………………………Не в казарме, не в походе я,Белорученька и паинька,Войны — выдумка бесплодия,Мать их — царственная паника.

Есть в кавалерийской музыкеБарабанный пыл баталии —Он закручивает усикиИ подтягивает талии

Это с ним амурит улица,С ним тоскуют души жителей:Трусят, мнутся, жмутся, жмурятсяИ не узнают спасителей!

12 ноября 1926

Пояс[184]

Твой пояс девически-туг,Но, чуткая к милому звуку,Душа отзовется на стукИ друга узнает по стуку.

Замок недостаточно строг,Соблазну и я не перечу,И сердце спешит на порог —Залетному сердцу навстречу!

18 ноября 1926

Диван[185]

Как большие очковые змеи,Мы сидим на диване упругомИ, от сдержанной страсти чумея,Зачарованы друг перед другом.

Золотые пружины в диване,Как зажатые в кольца питоны,Предаются волшебной нирване,Издают заглушенные стоны.

Шум окружностей, ужас мышиный,Дрожь минут в циферблатной спиралиИ потайно — тугие пружиныНа расстроенных струнах рояли…

Но наступит и лопнет мгновенье,Как терпенье в усталом факире, —Разовьются чешуями звенья,И попадают кобрами гири,

Остановится маятник рваный,В позабытое прошлое спятя,Нас ударит питон поддиванныйИ подбросит друг другу в объятья —

И в часах, и в рояли, и в шали,Среди струн, среди рук перевитых,Я послушаю песню о жалеПоцелуев твоих ядовитых.

10 декабря 1926

Первый полет[186]

Неизвестной попутчице

Под рокот винтаВоздушной машиныДымятся цветаИ тают аршины.

Рывком из травы —Впервые! Впервые! —Покинуты рвыИ тропы кривые.

Впервые, до слез,Мучительно-зябкиОслабших колесПоджатые лапки.

И счастьем томимСей баловень славный,Что мною самимБыл только недавно.

— Послушай же, ты,Присвоивший с боюМечты и черты,Носимые мною!

Ты продал оплотИ зелень на сквереЗа первый полетВ пустой атмосфере.

Ты счастлив ли здесь,Где бьется тревога.В расплату за спесьБескрылого бога?

Ты рад ли, дробяПрозрачные вьюги? —Его и себяСпросил я в испуге.

И светлый двойник,Певуч и неведом,Мне в уши проникБеззвучным ответом:

«Ах, счастливы ль те,Кто слушают сказкиИ верят мечтеЗа звуки и краски?..

Я верю мечтам,Но всё же мне жалокРазостланный тамЗемной полушалок…

Под ласковый громКовра-самолетаЛожатся ковромЛеса и болота.

Расписанный сплошь,Расписанный густо,Ковер этот — ложьИ прихоть искусство.

А почва планет,А горы и реки —Их не было, нет,Не будет вовеки.

Их злой глубинеТогда лишь поверю,Когда на спинеПаденье измерю,

В пыли и в крови,На красочной тканиС узором любвиИ вечных исканий».

Тогда…а пока —Есть только вожатый,Есть только бока,Что стенками сжаты,

Контакт красотыСо взглядом и ядом,Верста высотыИ женщина рядом!

<1927>

Процесс обмена (гл. II Марксова «Капитала»)[187]

В сырой землянке въедливая гарь,Булыжник дикий и оленьи шкуры,Творит замысловатые фигурыИз бивня мамонтового дикарь.

Века идут — и вот теперь, как встарь,Его потомок, парень белокурый,Идет на рынок, где волы и куры,Где свой товар распродает кустарь.

Товаров нераспроданные грудыЛежат, как нерасплавленные руды.Но пламя золота и серебра

Коснется их, безжалостно расплавитИ горький пот в обличии добраХозяйской прихоти служить заставит.

В ночь с 13 на 14 января 1927

Баллада о польском после[188]

Едет в Московию польский посол,— Вот они, перья берета! —Тысяча злотых — один камзолИ десять тысяч — карета.

Ждет на границе стрелецкий патруль,Крестится польская свита.С богом же, рыцари, славься, круль,Не сгинет Жечь Посполита!

В горьком дыму подорожных костров,В городе матерно-женскомБратские шляхи и дом ПетровЛяхи найдут под Смоленском.

Бьют православные в колокола,Настежь открыты заставы —Эх, перелетные сокола,Что ж это вы, да куда вы?

Поездом гости въезжают во двор,Взгляды кидают косые,Русским в подарок — с ременных сворЗлобные рвутся борзые.

Рыцарь жеманный с румяной женой,С чинно подвинченной свитой,Щирую соль и хлеб аржанойПробуй в Москве грановитой!

Царь не жалеет уйти от руля,Скачет в столицу с залива —Честь и почет слуге короля,Польского же особливо.

Двор. Аудиенция. Гость разодет.Свитки верительных грамот.Круль обещает нейтралитет,Коли баталии грянут.

Круль уверяет, что царь ему брат,Брата, быть может, милее…Царь отвечает — «я очень рад,Едемте на ассамблею!»

Гостю навстречу гремит полонез,Гость не купеческий парень —Плавному танцу, как баронесс,Учит он русских боярынь.

Славный танцмейстер! — он куплен Петром,Он недурная покупка, —Петр смеется и дымный ромТянет лениво из кубка.

Гости скользят под веселый мотив,Царь отбивает ногою,Хриплый чубук рукой обхватив,Кубок сжимая другою.

Бал продолжается сотни ночей,Пляшут и пьют домочадцы,Губы бессмертны у трубачей,Звуки не в силах скончаться…

Мчатся столетья…По-прежнему зол,Склочник и льстец криворотый,Плавно хромая, тот же посолТе же танцует фокстроты.

Всё как и было — владенья МосквыНеобозримы, как прежде,Разве что пограничные швыВтиснуты глубже и резче.

Едет с экспрессом чужой дипломат,— Мы ли не гостеприимны? —В честь иноземцам у нас гремятРазнообразные гимны.

Царь не знакомится с новым послом,Царь не хлопочет над шлюпкой —Призрак остался. Машет веслом,Кубком и дымною трубкой.

Ею дымит он и пьет из него— Знайте, мол, шкиперов грубых, —Но не видно его самогоВ дымно-расплывчатых клубах.

Пан президент! Пожалейте посла!— Разве не видите сами? —Бурная хлябь его унеслаС бешеными парусами.

Грозным пожаром бунтующих сёлПольска казна разогрета —Тысяча злотых один камзолИ десять тысяч карета!

22–23 января 1927