республиканцев, а подчас и коммунистов. Это жалкое заблуждение тем более непростительно, что оно не могло не заметить самобытной жизни русского общества и народа: не нужно быть демократом, чтобы негодовать на произвол; даже не подозревая существования коммунизма, можно презирать грабеж и неправду. Русское восстание – результат сознания собственных сил, сознания безобразия и неправоты той обстановки, которою окружено русское развитие. Народ встанет не для того, чтобы осуществить какую-нибудь теорию, а для того, чтобы отомстить за свое рабство, чтобы завоевать себе человеческие права. Все это я сказал не для красоты слова, а для того, чтобы разъяснить свои отношения к этому вопросу. Я уже выше сказал, что во мне хотели видеть субъекта (выражаясь юридически), зараженного идеями демократизма, замысел которого был результатом исключительного господства одной мысли (idée fixe). Во мне видели фанатика, который, в бессознательном стремлении к осуществлению своего идеала, решился на цареубийство. Оставляя пока в стороне свои идеалы и желания, я для прекращения подобных недоразумений и больше всего для очищения собственной совести отстраняю от себя эту роль благородного самопожертвования, которая во всяком случае заслужила бы мне если не любовь народа, то полное уважение его. Стрелять в кого бы то ни было
из любви к искусству, из одного желания во что бы то ни стало сделаться
жертвою – эта мысль всегда была от меня далека, не потому чтобы во мне не нашлось глубокого сочувствия ко всякому благородному подвигу, а потому, что подобные жертвы, хотя и оставляют след, редко достигают своей цели. Мне хотелось другого. Я видел в достижении своей цели
цареубийства не торжество демократии в России, не осуществление своих мыслей и идеалов, а начало того движения, которое так или иначе
разрушило бы настоящий порядок вещей. Я не был адептом какой бы то ни было политической
секты – я только желал, желаю и буду желать счастья и человеческих условий общественного быта своему народу. Еще раз повторяю, что не нужно влияния никаких партий, а побольше любви к русскому человеку, да каплю здравого смысла, чтобы, скрепя сердце, ударить сплеча в безобразное правительственное скопище, которое нас давит, душит и грабит.
Из всего этого Вы видите, что мое дело очень просто: никаких демократических или скандинавских партий, никаких заговоров и т. п. Я просто человек, оскорбленный до глубины души наглым произволом, возмутительным развратом и всеми мерзостями нашего милого правительства. Тут дело не в Гарибальди и не в Орсини, которых я от души люблю и уважаю, а в наших доморощенных кондотьерах, грабящих и убивающих народ в доказательство своего отеческого попечения об нем.
Мне остается теперь отвечать на Ваш вопрос о жизни моей за границей. В этом случае я постараюсь осветить ее настолько, насколько это нужно для юридического взгляда на предмет. Подробное описание моего житья-бытья было бы слишком скучно и утомительно, а главное, не дало бы никакой пищи самой тонкой казуистике. Начну с того, что предположение мое об отправлении к Гарибальди не осуществилось, и я даже должен был остаться в Швеции. Отыскивая материальные средства для своего существования, я переходил из одного города в другой, занимаясь ручною работою. Не надобно забывать, что конец прошлого и начало настоящего года были ознаменованы блистательными подвигами нашего правительства, в которых оно, казалось, хотело превзойти самого себя. Я не буду говорить обо всем, что сделано им в это время, замечу только самые крупные сюрпризы, как, например, Варшавский съезд, бессмысленная политика в отношении к Италии, которые, конечно, во всяком русском, неповрежденном в здравом смысле, должны были возбудить самое желчное негодование [Бейдеман имеет в виду предприятия русского правительства по внешней политике в 1860 году. В октябре состоялся в Варшаве съезд трех монархов: Александра II, императора австрийского и принца-регента прусского. В итальянском вопросе русская дипломатия, вечно боявшаяся революции, логично стала за законные правительства и против итальянского освободительного движения. Сам Александр II строго осуждал предприятие Гарибальди на Неаполь и потворство ему со стороны сардинского двора. А когда сардинские войска, не объявляя войны, вступили в Церковную область и граф Кавур объявил о намерении присоединить Неаполитанское королевство к Сардинии, русская миссия, по приказанию Александра II, была отозвана из Турина. – См.: Татищев С.С. Имп. Александр II. СПб., 1903, т. 1, с. 166–269. Варшавскому съезду посвящена блестящая статья Герцена «Es reiten drei Reiter» [ «Едут три всадника»] в № 85 «Колокола» от 15 ноября 1860 года. Отголоски этой статьи чувствуются и в иронических строках Бейдемана. Об отозвании миссии – статья в № 84 «Колокола» от 1 ноября 1860 года под заголовком «Самодержавная демонстрация»], и если эти нелепые и вредные для русского народа выходки не были встречены полным гласным сопротивлением, если они не вызвали открытого протеста со стороны общества, то это можно разве объяснить только непонятным ослиным терпением нашего общества!.. Не стану расписывать настоящего порядка вещей – скажу только, что вся эта мерзость может довести всякого человека до мщения и остервенения… Но пресловутый манифест об освобождении крестьян да гнусное убийство несчастных поляков заставили меня убедиться, что хорошего ожидать нечего, что крестьянская кровь требует отомщения, словом, что только тогда рухнет вся гадость нашей жизни, когда народ встанет на ноги… Средство, которое я избрал, мне показалось самым верным. Остальное Вы знаете из первого моего объяснения, написанного г. Шувалову. В Швеции я не имел сношения ни с какою политической партией, ни с кем не вел переписки, – это говорю для того, чтобы успокоить наше правительство; я даже смею уверить его, что если бы даже я и хотел этого, то не имел в этом случае никакой физической возможности. Всякие политические розыски будут напрасны – там даже не знают моего имени. Кончая все это, я еще раз повторяю, что я не выражение или орудие какой-нибудь партии, и если я и решился на удар, то это не для осуществления своих идеалов, а потому, что видел необходимость решиться на это. Помочь моей бедной родине было единственным и самым сильным моим желанием.
На все, что могло бы возбудить Ваше недоумение в написанном, я готов дать Вам личное мое объяснение.
Михаил Бейдеман.
Городов, в которых я жил, не называю – я полагаю, это совершенно лишнее, скажу только, что обратный путь в Россию я начал с юго-западной стороны Швеции и в Торнео перешел русскую границу».
И эту записку Бейдемана прочел Александр II и изволил положить резолюцию:
«Она ничего не заключает в себе ни нового, ни особенного».
Следующий документ дела о Бейдемане – подписанная князем Долгоруковым маленькая записочка на