или нет, — сказал Фрэнк. — Каковы бы ни были твои чувства к нему сейчас, Джемайма не скажет тебе потом спасибо, если ты хотя бы не попытаешься. Ты должна связаться с этим человеком, Лидди, и все».
Он был прав, поэтому Лидия довольно неохотно отправила Патрику текстовое сообщение вместе с фотографией Джемаймы. «Это наша дочь, — написала она ему. — Мы обе хотели бы, чтобы ты стал частью нашей жизни, лично или хотя бы финансово».
Да, если быть честной, она почувствовала слабый проблеск надежды, что он может передумать, когда увидит их малышку. Ведь она была прекрасна, и это была такая милая фотография: круглое розовое личико, пухлые губки, напоминавшие бутон розы, когда она спала, неправдоподобно длинные ресницы. Но Патрик позвонил в тот же день и говорил кратко, совсем не кудахча и не восхищаясь. «Это угроза?» — начал он разговор, а потом холодно и скрупулезно изложил ей свои условия. Он не хочет видеть младенца — он в самом деле назвал ее «младенцем», как будто Лидия только что не написала ему имя, как будто Джемайма не была его собственной плотью и кровью, — но он будет каждый месяц вносить свой вклад на ее содержание при условии, что Лидия будет держаться от него подальше. Если она когда-нибудь попытается испортить его семейную жизнь, он немедленно прекратит выплаты. Это понятно?
К тому времени, конечно, всякая надежда была полностью уничтожена, и та любовь, которую она когда-то чувствовала, превратилась в боль, а затем в ненависть. Она ненавидела Патрика за то, что он ответил с такой бесчувственной резкостью, за то, что поставил такие ужасные, жестокие рамки. Если бы она была побогаче, то сказала бы ему, куда он может засунуть свои платежи. Но она не была богатой, поэтому оказалась загнанной в угол, и ей оставалось только согласиться. Да, ей все ясно. Да, она поняла. Так началась их молчаливая ежемесячная сделка: Патрик платил Лидии, чтобы они с дочерью не пытались проникнуть в его жизнь. Она приняла яд его двойного отказа и попыталась выбросить его из головы — в основном успешно, поскольку материнство занимало и отвлекало ее, — когда Джемайма превратилась из младенца в малышку, а затем в маленькую девочку, и Лидия держала себя в руках, жила и растила дочь. В любом случае им это удалось, и она гордилась собой.
Но теперь… Теперь ее жизнь была в опасности, она снова могла перевернуться с ног на голову. Патрик — через своего брата — снова вышел на связь, и она не могла не нервничать, вспоминая условия их соглашения. Если она нарушит его дурацкие правила, выплаты прекратятся. Неужели она нечаянно проговорилась? Джемайма время от времени задавала вопросы, но Лидия ни разу не раскрыла тайну Патрика и не вторглась в его жизнь. Во всяком случае она так считала. Так почему же он занялся ею? Что изменилось?
Боже. Она боялась этой встречи. Лидия уже знала, что этой ночью ей не удастся выспаться. «Патрик Шеппард», — подумала она про себя, оглядываясь на свой телефон и понимая, что теперь, когда она наконец узнала его настоящее имя, она может заняться поисками дополнительной информации о нем. Это было похоже на то, как будто ей вручили ключ, чтобы раскрыть тайну — она могла ввести его имя в строку поиска и начать копаться, набрасываться на фотографии его жены и детей, прикидывать, что еще она сможет найти.
Хотя иногда можно узнать слишком много. Иногда такое знание причиняет боль. Неужели она действительно хочет себя мучить, размышляя о подробностях его жизни без нее? Она занесла было руку над телефоном, но затем отдернула ее. Нет. Она прожила столько времени; проживет и еще, не зная подробностей, большое вам спасибо. Она справится с любым новым поворотом и с тем, что предстоит ей завтра.
Она взглянула на школьную фотографию второклассницы Джемаймы на книжном шкафу, всмотрелась в нежно любимое личико с ямочками, которое было наполовину Лидией, наполовину Патриком и немного самой Джемаймой, и почувствовала укол страха. Что бы это ни было, она просто надеялась, что сможет с этим справиться.
Глава девятая
«Патрик Кристофер Шеппард был лучшим из людей, — мысленно говорила Зои, идя по дорожке. — Он заставлял меня улыбаться каждый день, сколько я его знала. Он заставил меня почувствовать себя любимой. Самой любимой. А любить его было… — Она запнулась, подыскивая слова, которые адекватно описали бы ее чувства. — Это было все равно что стоять в потоке солнечного света, чувствуя, как тебя прогревает насквозь. Это было все равно что снова и снова выигрывать в лотерею».
Она все еще готовила прощальную речь, хотя дошла до того, что ей просто нравилось говорить о муже, даже если она была единственной слушательницей. Ей нравилась мысль о том, что он смотрит на нее сверху, где бы он ни был, и слышит ее похвалу. Честно говоря, все, что угодно, лишь бы попытаться загладить их последний ужасный разговор.
Она вздохнула, погружаясь в уныние. Не то чтобы они вдвоем так уж сильно спорили; у них обоих был горячий характер, но они не были одной из тех пар, которые вечно хмурятся и ворчат, ругая друг друга за глаза. Но в последние минуты они поссорились, и это было одной из худших вещей в смерти Патрика. Они никогда не смогут сказать «прости», никогда не обнимут друг друга и не помирятся, теперь они застряли так навсегда, их взаимные упреки навечно застыли между ними.
Сегодня она пришла на утреннюю прогулку в Старый Олений парк в Ричмонде, трава была густой и влажной после прошедшего дождя, деревья великолепны своими новыми, пронзительно-зелеными листьями, свежими и яркими. Черные дрозды деловито клевали землю, а воздух был мягким и влажным, как раз таким, что оставлял ее волосы в полном беспорядке, когда она возвращалась домой. Взглянув вверх, она заметила, что небо стало угрюмо-серым, мрачным и унылым, и пошла немного быстрее, раздумывая о том, что стоило бы прихватить зонтик. Это была самая длинная зима в ее жизни, и в некотором смысле она до сих пор не спешила уступать дорогу весне.
«И вообще, где эти чертовы бабочки?» — простонала она своей подруге Клэр через две недели после похорон. Мама с отчимом вернулись в Пенарт, и она чувствовала,