Это, вероятно, мокрицы, подумал я.
Или уховертки, которые, если верить Андрюше, забираются человеку в ухо, прогрызают барабанную перепонку и откладывают внутри яйца.
На самом деле насекомые вовсе не вызывают у меня ужаса. Да, некоторые из них выглядят весьма своеобразно или способны навредить. Без жалости нужно истреблять определенных сельскохозяйственных вредителей или попросту опасных существ.
Но, в общем и целом, насекомые довольно безобидны.
Однако навязчивый шорох раздражал меня сам по себе, я не видел его источника, а потому его источником могло оказаться все, что угодно. Тени и шорохи и ощущение того, что я один, тем более впервые, все вогнало меня в тревогу.
Я некоторое время лежал спокойно, пытаясь справиться с этой тревогой. Я вытянул руки по швам и терпел, представляя, что меня пытают таким изощренным способом враги и я должен не поддаться их психологическим уловкам.
Однако в конце концов я оказался на грани отчаяния.
Было еще до смешного обидно: я так хотел остаться один (на самом деле, не один, а просто чтобы не было Бори), выспаться, не иметь повода для раздражения, а теперь весь сон пошел насмарку. От обиды тревога только усиливалась.
Наконец я сел на кровати, осмотрелся.
– Все хорошо, Арлен, – сказал я сам себе. – Все хорошо. Не происходит совершенно ничего ужасного.
Но темно.
И никого нет рядом.
Я устыдился подобных мыслей и повторил себе:
– Все в полном порядке.
Однако я уже знал, что не засну. И спорить с собой было нечего.
Я походил по комнате, размялся, даже сделал зарядку в надежде не то взбодриться, не то усыпить себя, но не получилось ни того ни другого. Откуда-то очень издалека и очень приглушенно до меня донесся смех. Это мои товарищи (и к ним примкнувшие) нарушали правила общежития.
Первым делом я решил пойти к Максиму Сергеевичу, но нечто меня остановило. Я вспомнил, что для моих товарищей сегодня особенная ночь. Многие из них могли быть слабее духом, чем я, и нуждаться в поддержке.
Я в поддержке не нуждался, однако мокрицы и уховертки волновали меня.
Так что я решил присоединиться к мракобесию, творившемуся в девичьей комнате.
В коридоре горела только одна лампочка. Она делала еще мрачнее старый зеленый ковролин. Казалось, все пространство сузилось, сжалось. Лампочка мигала, и иногда из полутьмы я попадал в полную темноту.
Девочки жили на другом конце коридора, в номере 327, и я, стараясь справляться с тревогой, преодолевал это расстояние нарочито медленно.
Замерев перед блестящей в неверном свете мятно-зеленой дверью их номера, я почувствовал огромное облегчение – оттуда слышались приглушенные голоса, и мои собственные мысли о мокрицах и уховертках показались мне глупыми и наивными, недостойными человека моего положения.
Я даже думал вернуться в палату и спать, как это и полагается в столь позднее время, но что-то подсказывало мне: стоит отойти от двери, и снова станет неприятно.
Наконец, набравшись решительности, я распахнул дверь.
Со всех сторон на меня накатили визг, крики, ор, вопли. Все эти существительные могут быть употреблены с полным правом. Кричали мальчики, кричали девочки, кричал даже Володя, обычно весьма и весьма невозмутимый.
Не кричал только Андрюша. Он весь побледнел и выглядел так, словно сейчас упадет в обморок.
Когда вопли, которые мне пришлось претерпеть, стихли, я сказал:
– Доброй ночи.
– Твою мать, Жданов!
– Арлен!
– Какого хрена?
– Мог бы постучаться!
– А предупредить!
– Ужас какой!
– Я думала, я умру.
Кроме наших старых знакомых Ванечки, Алеши и Милы, я увидел новенькую девочку. Загорелая, с темными волосами, стянутыми в высокий хвост, симпатичными ямочками на щеках и громким голосом, она сразу показалась мне очень приятной. И, конечно, как и сказала Фира, она была местной. Такими казались мне все местные девочки и мальчики: подвижными, по-южному веселыми, непосредственными и преувеличенно загорелыми.
– Привет, – сказала она и помахала мне рукой. – Ой, вот это ты нас напугал. Меня Диана зовут.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Арлен, – сказал я.
– Смешное имя, как у деда.
– Спасибо, – ответил я машинально.
Они все устроились в узком пространстве между кроватями, расселись в круг, в центре которого лежало снятое с гвоздя зеркало.
Фира прижимала ладони к этому зеркалу, на котором красной помадой нарисована была лестница.
– Нельзя прерывать ритуал, Арленчик, – сказала Фира.
Она дернула головой, взметнулась копна ее волос. На этот раз они были совершенно уж растрепанные, как у ведьмы.
Я сказал:
– Это все глупости.
Ванечка сказал:
– Садись, Арлен.
Мне стало неловко. Какими бы глупыми, посредственными и антинародными ни были эти развлечения, я уже всех напугал и всем все испортил. Так что я вздохнул и сел между Андрюшей и Ванечкой. Втиснуться между ними оказалось довольно сложно.
Ванечка сказал:
– Я думал, это Пиковая Дама пришла.
Андрюша сказал:
– А я думал, в меня кто-то вселился.
Алеша сказал:
– Мы до этого матерного гномика вызывали.
Я сказал:
– Хорошо, что я не застал, по крайней мере, матерного гномика.
– Хорошо, что ты его не застал, – грустно сказал Алеша, и я в который раз подумал, что мы хорошо друг друга понимаем.
– Так, – сказала Фира. – Взялись за руки. Зря мы вообще руки расцепили, она ведь идет по мосту между мирами, и наша энергия ее притягивает.
Алеша спросил:
– А Пиковая Дама теперь нас не убьет?
Потом он зевнул, что в сочетании с его репликой показалось мне комичным. Я знаю, что такое юмор! Это когда одно не связано с другим или связано очень абсурдным образом.
Впрочем, смеюсь я довольно редко, больше улыбаюсь. Смех – это тоже очень странная вещь, как мне кажется. Нечто абсурдное вызывает у меня спазмы в гортани – что может быть более странным?
Фира посмотрела на Алешу с убийственной серьезностью, потом мягко улыбнулась и сказала:
– Беритесь за руки.
Ванечка до боли сильно сжал мою правую руку, а левой рукой я нащупал ладонь Андрюши. Честно говоря, мне вовсе не хотелось участвовать в домашнем спиритическом сеансе. Таким образом я расписывался в своем бессилии перед суевериями.
Однако же выбора не было, и вместе со всеми я произнес:
– Пиковая Дама, приди.
Надо сказать, испытанные мною чувства оказались неоднозначны. С одной стороны, я люблю быть частью коллектива, шагать в ногу, петь в унисон – все это очень важно для меня. С другой стороны, общественное мероприятие, в котором мне пришлось участвовать, сам я глубоко презирал.
От Ванечки терпко пахло потом, Андрюша сидел неподвижно, и рука его была почти пугающе холодной. Когда мы замолкали, Ванечка скрежетал зубами. Я хотел сделать ему замечание, но все вокруг сохраняли такой торжественный вид, что я не решился.
Однако не случилось ничего. Мы произнесли заклинание снова, и опять я слышал только дыхание, скрежет Ванечкиных зубов и неопределенно далекий шум машин.
Результата мы не получили и в третий раз.
Наконец, Фира сказала.
– Надо выключить свет.
Она говорила мягко, но никто и не думал спорить. Ванечка резко подорвался, чуть не наступив на зеркало, побежал к выключателю и щелкнул им, потом вернулся, снова схватил меня за руку.
– Давайте, – сказал он.
– Тише, дружок, – сказала Фира.
В окно светили звезды, под их светом все мы казались бледнее. Диана шумно почесала (я бы сказал, поскребла) коленку.
– Может, нужна свеча? – спросила Мила.
– Да, – сказала Фира. – Валя, достань свечу.
Маленькая свечка легла на зеркало, Боря поджег фитиль спичкой, и огонек взметнулся вверх. Он отражался в зеркале со всех сторон, а потому казался почти цветком, странным, причудливым и пугающим.
Мы снова взялись за руки.
– Возможно, дело в Арлене и его скепсисе, – сказала Фира. – Но мы посмотрим.
– Ты просто ищешь кого обвинить, – сказал я. – На самом деле просто Пиковой Дамы не…