концов, он выстроил для себя картину, способную хоть что-то объяснить.
Он помнил свои последние часы в Волхове. И прощание на крыльце Мариинского дворца, и то, что было потом. И если он и мог зачем-то понадобиться Хранителям, размышлял Костя, то, наверное, вот за этим. За его чудесным воскрешением после смертельного выстрела. За его бессмертием. Алексея Ивановича они взять не могли, он колдун. А вот его – запросто.
Костя боялся, что над ним начнут проводить какие-то исследования, выяснять, почему он выжил, когда должен был умереть. Но его не трогали. Казалось, про него вообще забыли.
Кроме прогулок по залам и коридорам дворца, делать было нечего. От него ничего не требовали, но почти ничего и не разрешали. Не разрешали заходить в жилые комнаты, не разрешали читать книги. Библиотека во дворце была, но тяжёлые фолианты стояли на высоких полках, и Косте снимать их, даже просто посмотреть, не дозволяли.
Молчаливые служители три раза в день приносили еду. Довольно скоро Костя понял, что рацион во дворце исключительно вегетарианский и притом не слишком разнообразный. Кормили пресным рисом на пару, спаржей с овощами, орехами, варёными яйцами, ячменными лепёшками. Из напитков подавали воду и чай с молоком. Чай был солёным, жирным, и молока с маслом в нём было куда больше, чем собственно чая. Костя даже поперхнулся и выплюнул от неожиданности, когда первый раз попробовал его. Он ему совершенно не понравился, но от однообразия постной пищи соглашался порой даже на этот чай.
Один раз Костя поинтересовался: нельзя ли как-нибудь приготовить мясо? Слуга, принёсший очередную тарелку соевой похлёбки, удивлённо вскинул брови и, как маленькому, объяснил, что на плато Морена не занимаются трупоедством. Солнцеликие и их приближённые не оскверняют себя поеданием плоти; это удел обитателей нижнего мира, но никак не приближенных к свету. Костя едва сдержался, чтобы тут же язвительно не напомнить, что он-то как раз из этого «нижнего» мира и не собирается приближаться ни к какому свету. Особенно если из-за этого нельзя нормально поесть.
Он понимал, что на фоне всего остального жалобы на еду выглядели бы как-то совсем уж по-детски. Да и некому было особо жаловаться. Единственный, кто интересовался им, помимо слуг, был Ники. Но еда Ники занимала меньше всего.
Костя до сих пор присматривался к мальчику, так до конца и не определившись со своим отношением к нему. Отношение было сложное.
Ники пришёл к нему на второй день. Сразу представился, объяснил, кто он такой, и потребовал рассказать о себе.
Костя сначала даже опешил от надменности и высокомерия мальчика. Да, он внук Хранителя и сам будущий Хранитель Лонгира, но всё-таки… Непривычно и неприятно было видеть, как семилетний мальчик держит себя так, словно он намного старше Кости и уж совершенно точно умнее и главнее.
Костя старался сдерживать себя. Отчасти из-за слуг, неизменно сопровождавших мальчика и торопливо выполнявших любые его пожелания и даже намёки, отчасти из-за статуса Ники и его положения.
Ники не был жестоким или капризным ребёнком, он был просто избалован. Уронив платок на пол, он даже не наклонялся за ним, просто протягивал руку. И сопровождающий слуга тут же торопливо поднимал платок или протягивал новый.
Сначала Костя просто ошалело наблюдал за этим. Потом догадался, что дело даже не в избалованности или высокомерии Ники, а в том, что ему просто трудно что-либо делать. Он был слабым и болезненным мальчиком, ему тяжело было даже наклоняться. И поэтому рядом с ним всегда были слуги, сообразил Костя спустя несколько дней. А вся его надменность и высокомерие – от воспитания и попытки как-то компенсировать свою уязвимость.
Но всё равно было неприятно. И дело даже не в личном отношении, хотя и оно имело место. Дело в вопиющем несоответствии ожиданий и реальности.
Косте всегда казалось, что Хранители должны быть воплощением всяческих достоинств и преимуществ, хотя бы физических. Он уже добрался в Книге до нужной сказки и понял, что о нравственных качествах последних Хранителей говорить не стоит. Но хотя бы физически они должны представлять собой идеал, хотя бы волшебниками должны быть могущественными.
Глядя на Ники, Костя никак не мог поверить, что этот маленький болезненный мальчик когда-нибудь и вправду станет Хранителем, станет распоряжаться Великим Лонгиром, налагать и снимать наказания, судить колдунов и ведьм. «Я бы ему точно не стал подчиняться», – думал про себя Костя, усмехаясь почти против воли.
Несмотря на это, спорить с Ники он не решался. Костя быстро выяснил, что Ники никогда не спускался с плато Морена и даже Сараян покидал крайне редко. Мальчик не имел никакого представления о том, что происходит за пределами плато и у Кости были сильные сомнения, что он вообще хоть что-то знает о внешнем мире.
Спорить с ним о чём-то серьёзном было бесполезно. Всё, что не укладывалось в его маленькую уютную картину мира, Ники презрительно отвергал, говоря, что «этого не может быть» либо «так и должно быть».
Когда Костя при первой встрече пожаловался Ники, что ему никто ничего не говорит и зачем вообще его выкрали из Волхова, тот высокомерно ответил, что, раз Хранители сделали это, значит, так надо. И он должен сказать спасибо, что его взяли во дворец Сараян и приблизили к солнцеликим, а не оставили внизу, в бесполезном и злобном мире.
Костя вспылил; он тогда ещё не привык к подобной манере. Ники удивился; он тоже не рассчитывал на такую реакцию. Похоже, в своей жизни он редко сталкивался с отпором и противодействием и не сразу понял, как вести себя в таком случае.
В первый раз он просто удивлённо промолчал и ушёл. Потом, когда Костя пытался объяснить Ники, что с ним поступают неправильно и нехорошо, он высокомерно замыкался в себе и лишь повторял, что, значит, так надо.
Костя пытался объяснить себе, что Ники всего лишь маленький мальчик, что от него здесь ничего не зависит, он ничего не знает и не умеет, но всё равно не мог подавить глухую неприязнь. Это надменное высокомерие, это упорное нежелание слушать кого-либо ещё, кроме самого себя, он переносил с Ники на его старших родственников, которых, даже ещё не видя, уже представлял такими же чёрствыми, ограниченными и заносчивыми.
Ники приходил к нему раз в день на полчаса или час, расспрашивал о его жизни или что-то рассказывал о своей. Костя отвечал уклончиво и осторожно. Раз ему не хотят говорить ничего конкретного, он тоже не станет. Разговор Ники быстро надоедал, он утомлённо махал рукой и уходил.