Читать интересную книгу Лучшие годы - псу под хвост - Михал Вивег

Он поглядел на мать умоляющими глазами.

— Но ведь все это выдумки, — сказал Квидо. — Наш отец и вправду шизанулся.

— Нет, мы можем понять, — вдруг решительно сказала его мать. — Пойдемте другой дорогой.

— Он придуривается, — прошептал Пако брату. — Польша просто недостаточно хороша для нашего пижона.

3) В начале октября мать Квидо окончательно решила найти для мужа психиатра, поскольку была вынуждена признаться себе, пусть и с тяжелым сердцем, что ей даже при ее интуиции не справиться с его странным неврозом. Особенно озадачивал ее явно политический фон его мании, и она опасалась реакции на нее совершенно незнакомого врача; как-то по «Свободной Европе» она слыхала о злоупотреблениях психиатрии в политических целях, и, хотя эти факты касались Советского Союза, подобные мысли не оставляли ее.

Мать Квидо отправилась в Прагу посоветоваться с Зитой. Кинотеатр был переполнен — шел американский фильм «Челюсти», но на улице еще было тепло, и Зита не была перегружена в гардеробе работой.

— Захватывающий фильм, сидят затаив дыхание, — проинформировала Зита мать Квидо. — Полный восторг. Идет уже пятую неделю. Хочешь посмотреть?

— Пожалуй, нет. О чем это?

— Точно не знаю, девочка. О водолазах, что ли? — неуверенно сказала Зита. — Я еще не видела, но собираюсь…

Мать Квидо погладила ее по рукаву темно-синего халата.

— Думаю, самое лучшее наведаться тебе к молодому Лиру, — посоветовала Зита, выслушав просьбу матери Квидо. — Его отец был прекрасным психиатром.

— Сколько ему?

— Во всяком случае, он старше тебя, — успокоила ее Зита. — Говорят, толковый. В Америке ему предложили стипендию.

— Ты знаешь его?

— Я была первой, кто увидел его на этом свете.

— Серьезно? — улыбнулась мать Квидо. — А где он теперь работает?

— В «Бланике». Истопником.

4) Итак, с октября месяца отец Квидо стал ездить к доктору Лиру в котельную кинотеатра «Бланик». В отношении Квидо к отцу наступила определенная перемена: он впервые допустил, что странное поведение отца и его упадочные настроения могут быть проявлением настоящего заболевания; психиатр, к тому же, по слухам, весьма знающий, наверняка почувствовал бы, что отец симулирует, рассуждал Квидо. Поэтому он стал относиться к отцу внимательнее, деликатнее, и это пошло на пользу их взаимоотношениям.

Близились выпускные экзамены, и отец часто занимался с Квидо: они сидели за кухонным столом и при мягком свете лампы под плетеным абажуром решали задачи. Математика традиционно была слабой стороной Квидо, но отец в отличие от прошлых лет бесталанность сына переносил теперь довольно спокойно, терпеливо объясняя ему необходимое.

— Врач прописал ему какие-нибудь таблетки? — спросил однажды Квидо мать, пытаясь найти разгадку этой метаморфозы.

— Нет, никаких таблеток, — сказала мать. — Это было моим условием.

— Тогда понять не могу, — пожал плечами Квидо, вспоминая те их занятия, когда отец в подобных случаях стучал калькулятором по столу так, что красные пластиковые кнопки летали по всей кухне.

Подчас, когда Квидо уж слишком уставал от математики, отец беседовал с ним об экономике. Он с определенной ностальгией говорил о некоторых теориях шестидесятых годов, которым симпатизировал тогда и от которых, как выяснялось, не хотел отказываться сейчас. Мать Квидо нередко окидывала их долгим взглядом: Квидо от напряжения ерошил волосы, а отец заполнял тетради схемами движения товаров, и с его запястий на белые страницы осыпались микроскопические опилочные пылинки.

Так Квидо с течением времени поднаторел в вопросах экономики и мог теперь в школе отпускать самые саркастические замечания по адресу народного хозяйства.

— Наш экономист, — говорили о нем одноклассники.

Естественно, Квидо с большим удовольствием услышал бы о себе, что он писатель, но и это было лучше, чем ничего. И потому он добровольно согласился с отцовским на удивление робким предложением поступить в экономический вуз.

— В моем решении ключевую роль сыграли три фактора, — рассказывал впоследствии Квидо. — Благодарность за опеку, которой в те годы окружил меня больной отец, детская мечта привезти родителям из загранкомандировки микроволновую печь и хорватская песня «Расцветали розы и фиалки».

X

1) Однажды теплым вечером на каникулах, когда в излучине реки отражалось бледное сияние луны, Квидо попросил Ярушку показать ему свое сокровенное местечко. Ярушка заколебалась: покачав головой, она уставилась на темную мокрую траву и всякий раз, когда Квидо пытался заговорить, закрывала ему рот своей горячей ладонью.

В самый канун отъезда Квидо в Прагу на занятия они догола разделись в лесу над Белым Камнем. Стоя в носках на хвое, они чувствовали себя ужасно неловко. Квидо, ничего не различавший вокруг, вспомнил отцовскую куриную слепоту. Ярушка, устав стоять, свернулась калачиком на кучке своей одежды. Квидо смущенно опустился возле нее на колени и лишь понапрасну воскрешал в себе воспоминание о той веселой естественности, с какой Ярушка обнажалась перед ним в детском саду, и тот спокойный взгляд увлеченного очкастого исследователя, каким он тогда рассматривал ее. Никто из них не знал, что делать дальше.

— Давай оденемся, — прошептала Ярушка.

Квидо протянул вперед в темноту руки и с испугом наткнулся на грудь Ярушки. Она беспомощно приникла к нему. Квидо, кусая губы, болезненно простонал и оросил ее живот липкими брызгами сладострастия.

— Не важно, — сказала Ярушка.

Так было в одном фильме, который она смотрела.

Даже полтора года спустя, к концу третьего семестра, на счету у Квидо не было ничего, кроме дюжины подобных провалов. Квидо страдал. Ничто на свете не доставляло ему столько страданий.

— Мои затруднения не были следствием теоретической неподготовленности, напротив, они вытекали из того, что я слишком много знал о сексе, — рассказывал впоследствии Квидо. — О дефлорации я прочел абсолютно все: я знал рекомендуемые позы, оптимальный угол наклона, давление и температуру, уйму психологических и технических нюансов, я превосходно знал, чего следует избегать, и сумел бы, пожалуй, теряющей сознание девушке, только что ставшей женщиной, оказать первую помощь, однако я до сих пор еще не понял, как все это можно связать воедино. Еще и поныне мне не до конца ясно, как можно быть одновременно «уверенным в себе, нежным и естественным» и при этом смазывать презерватив вазелином.

К затруднениям, испытываемым Квидо, добавлялись еще и Ярушкины: не говоря уж о ее неопытности, речь прежде всего шла об ее аллергии на самые разные цветы и травы, пыльца которых вызывала у нее довольно большие отеки на лице, а иной раз и приступы удушья. У них не было своего уголка, где они могли бы спокойно остаться наедине, и все их встречи происходили под открытым небом, где Ярушкино «Не здесь!» обычно означало: «Нет, не в сене!», «Нет, не в мать-и-мачехе!», «Нет, не в крапиве!». Это, разумеется, нисколько не облегчало задачу Квидо.

— Найти в окрестностях Сазавы естественный излом рельефа, на склоне которого, согласно пособию, дефлорация оказывается якобы наиболее легкой, дело нехитрое. Найти такой излом в рельефе, который был бы легкодоступным, но при этом скрытым от взора прохожих, уже несравнимо труднее, — впоследствии объяснял ситуацию Квидо. — А найти скрытый от посторонних глаз и легкодоступный рельефный излом требуемого наклона, на котором не растет ни одно из примерно шестидесяти самых ординарных растений, уже почти невозможно, поверьте мне. Единственное такое место в радиусе трех километров — это наклонный бетонный подъезд к пожарной цистерне, но, конечно, только в том случае, если из зазоров между панелями сразу же удалить все побеги дикой ромашки…

Таким образом, любовная связь, эта радостная игра двух тел, для Квидо и Ярушки со временем превратилась в неприятную, строго регламентированную задачу. Когда в пятницу вечером Квидо приезжал из Праги, они брались за руки и шли выполнять эту задачу, шли молча, угрюмо, как два человека, отправляющихся на работу в ночную смену, и сознание предшествующих поражений уже заранее парализовывало их. Поведение влюбленных стало неловким, судорожным и надрывным. И единственными встречами, когда они смеялись и шутили, были те, что случались с поразительной регулярностью в периоды Ярушкиных месячных. Иногда они рассказывали друг другу о том, как ходили кататься на санках, и сами себе задавали вопрос: что же встало теперь между ними?

Однажды Квидо загадал Ярушке странную загадку:

— Черный конь к нам прискакал, под себя весь двор подмял — что это?

— Не знаю, — с сомнением сказала Ярушка.

— Секс, — хмуро сказал Квидо.