– Слушай, – сказала Люба нетвердо, – но, может, твоя сестра остановится на эти три дня у меня?
– У тебя? – изумленно повторил Денис. – Да нет, это невозможно.
– Почему?
– Ну… неудобно, – нерешительно проговорил он. – Или… как?
– А почему неудобно? – усмехнулась Люба.
– Ну, ты подумаешь, что мы… это… тебе же эта история не нравится, верно? Ну, с Элькой и твоим сыном?
– Не нравится, – кивнула Люба. – Но… – Она с трудом удержалась, чтобы не ляпнуть: «Но мне нравишься ты!» Да уж, вот был бы пассаж, вот был бы реприманд[4] неожиданный! – Но, видимо, мне придется как-то с этим смириться, и если это Женькин ребенок, он же мне не чужой!
– Ты что? – холодно проговорил Денис. – В самом деле не веришь, что это ребенок твоего сына?
– Мне трудно смириться с тем, что я так скоро стану бабушкой, – усмехнулась Люба.
– Да уж, – хохотнул Денис так, что у нее мурашки по спине побежали. – На бабушку ты совсем даже не похожа. Ну совсем! Но все равно неловко. Еще подумаешь, что я тебя нарочно трахнул, чтобы в душу влезть и Эльку к тебе пристроить.
И снова от этого слова у нее колени подкосились.
– Все, что можно и нельзя было подумать на эту тему, я уже подумала, – засмеялась Люба, чувствуя себя необыкновенно легко. Боль от того, что он не приедет, словно бы поутихла от самого звука его голоса. – И в душу ты мне всяко влез. Но это особая статья. А если ты говоришь, что девочке нужен пригляд… Ты-то сам когда вернешься?
– Да пес его знает, – с досадой проговорил Денис. – В лучшем случае через три дня, в худшем – через неделю. Я бы хотел уже после того, как Элька приедет домой.
У Любы упало сердце. Ну да, когда Элька приедет домой, значит, ему можно уже не являться в Нижний и больше не… не… О господи, но зачем же так прямо, так грубо давать ей понять, что она ему совершенно не нужна?!
– Я имею в виду, что если бы я приехал, когда Элька еще у тебя, нам было бы… сложно, понимаешь? – сказал в эту минуту Денис, и Любе захотелось стукнуть себя по лбу: ну не дура ли она, в самом деле? Ну не хрюшка ли? Почему считает его подлецом?
– Да уж, конечно, – пробормотала она, чувствуя, как набегают на глаза слезы. Хотелось сказать ему, что ждет его, что тоскует, что… Ничего этого говорить было нельзя, невозможно, глупо, и она только спросила, когда именно ждать Эльку. Денис сообщил, что сосед привезет ее часов в десять утра – прямо в диагностический центр, а у Любы она появится только к концу дня.
– Ты во сколько дома будешь?
– Ну, в шесть уже буду, наверное.
– Тогда в шесть-полседьмого.
– А она выдержит целый день?
– Да ничего, ей теперь уже можно будет есть, так что как-нибудь. Ну слушай, мне тут уже пора… Так что я прощаюсь, ладно? Спасибо тебе, я даже не ожидал, честно… И жди меня, я приеду, поняла? Еще позвоню. До связи! Целую тебя!
– А я тебя, – прошептала Люба в ответ, слушая, как утихает его голос и жалея сейчас об одном: что хотя бы голос нельзя схватить, притянуть к себе, прижать, обнять!
«Ты с ума сошла?» – спросила она себя.
Ответ был только один: да.
Да!
Черно-белое кино воспоминаний
На следующее утро «Опель Адам» мерил километры до города. Окрестности выглядели нарядно: казалось, зима прочно вернулась, и еще долго будут укрывать землю пушистые сугробы. Кое-где из-под снега проглядывали кочки, над ними клонились белые березы.
А в городе было грязновато, мокро, и сразу становилось понятно, что этот мартовский снег – может быть, последний в этом году – никому совершенно не нужен, только хлопот добавил дорожным службам, которые его вяло и лишь местами чистили, да пешеходам, которые торили тропки в сырых, тяжелых, гнусных, а вовсе не праздничных сугробах.
«Как-то не вовремя все это», – подумал Виктор, но сам бы точно не мог определить, о чем, собственно, думает: о снеге или о чем-то другом. Наверное, о другом, все-таки утро вечера мудренее, и все же он въехал в город, одолел длинный, забитый машинами проспект Гагарина и свернул на улицу Белинского, где почти рядом с площадью Лядова располагался телецентр. Ермолаев припарковался на стоянке и посмотрел на дверь.
Среди нескольких табличек была одна, на которую он сразу уставился: «Телекомпания „НН-1“.
Ну да, все правильно. Снегурочка, видимо, где-то здесь. Сейчас десять. Интересно, пришла она уже на работу? Или еще только появится? Надо немножко подождать. Нет, лучше зайти в здание и узнать… наверное, там есть какие-то внутренние телефоны… просто позвонить – и спросить Снегуро… нет, что это он городит? Ирину Петрову надо спросить. Вдруг она, к примеру, сегодня не работает? И что тогда? Уехать домой несолоно хлебавши? А если она здесь, как быть? Предложить покататься? А она скажет: я занята. Или спросит недоумевающе: кто это? Или… а вдруг согласится?
«Ну что? Пошли звонить?» – сказал Ермолаев сам себе, но не тронулся с места.
Что происходит? Ведь так близко то, к чему он рвался, а он сидит, будто приклеился, будто ехал лишь для того, чтобы смотреть на высокие двери, беспрестанно впускавшие новых и новых посетителей. И уже столько людей пришло и ушло, а Ирины нет и нет… А надо ли ее вообще видеть? Можно ведь постараться и загнать поглубже эту неожиданную тоску, которая так мешает, от которой свет стал немил и все, что раньше казалось справедливым и ясным, точно покосилось и помутнело.
А если решиться? И встать рядом с ней, и спросить… Только о чем спросить? Что предложить? Куда позвать? На «Адаме» покататься? А потом? Такую девушку нужно в золото с брильянтами оправить и в самый дорогой ресторан повести, а не предложить в кафешку сходить в компании с женатым шоферюгой.
Ермолаев оттянул на шее ворот свитера, который вдруг стал душным и колючим, потому что все-таки дождался Виктор, дождался-таки: вот опять открылась дверь телестудии, она, Ирина, Снегурочка, спустилась по ступенькам и быстро пошла прямо к машине Ермолаева. У него сердце остановилось… Узнала! Почувствовала! Вот сейчас нагнется к окошку, улыбнется… а он, он все так и не придумал, что делать!
Нет, он просто умрет, если она остановится…
Ермолаев выжил, потому что Снегурочка не остановилась. Все так же быстро подошла к стоявшему почти вплотную к его машине алому «Форду» и взялась было за ручку двери, но в это время у нее зазвенел мобильный телефон. Снегурочка достала изящный аппаратик, какие Ермолаев видел только в рекламных роликах, и заговорила, улыбаясь и рассеянно глядя в серое небо.
Это было очень красиво. Белая тонкая фигурка с белыми волосами и алый автомобиль.
У Ермолаева чуть слезы от восторга не навернулись. Нет, надо все же выйти. А вдруг…
Виктор толкнул дверцу. Но она почему-то не поддалась. Дергал, рвал ручку – замок заело, что ли?