Мелодии Судьбы. Вот эта рвет мою душу на маленькие блядские кусочки. Мы сидим и слушаем, пока звучит музыка, но я знаю, что эта мелодия пробуравит глубокий такой колодец в долине матушкиных чувств, и в моей, должно быть, тоже. И оттуда фонтаном хлынет грязная кровь. Как только вступит фоно.
– Ладно, – говорит она. – Джордж сказала, что дольше чем до завтра она шерифа удержать не сможет. И это без учета наркотиков.
– Но, по крайней мере, теперь все убедились, что я тут ни при чем.
– Ну, Вернон, знаешь, хахх-хааа…
Она издает один из тех недоверчивых смешков, негромкий такой гортанный смешок, который означает, что ты – единственный мудак во всей вселенной, который искренне верит в то, что ты сейчас сказал. Кстати, обратите внимание, насколько популярны они стали за последнее время, эти ёбаные смешки. Попробуйте подойти к любому раздолбаю и что-нибудь сказать, ну, что вам в голову взбредет, вроде: «Небо – синее», – и вместо ответа вы получите один из этих ёбаных смешков, я вам гарантирую. Потому что именно таким образом народ теперь крутит колесо фортуны, вот какую истину я для себя усвоил. Фактическое положение дел уже никого не ебёт, пипл просто усмехается себе под нос, и все дела, типа: ага, конечно…
– Я в том смысле, что – ну, сделанного все равно не поправишь, – говорит она. – У тебя же на самом деле нашли этот ужасный каталог, и наркотики…
Ужасный каталог, вы поняли? У нее, наверное, целый комод набит этим бельем, а каталог теперь ни с того ни с сего стал ужасным. Но я не обращаю внимания на каталог и сразу перехожу к наркотикам.
– Черт, да сейчас куча народу подсела на это дерьмо – к тому же, это было даже не мое.
– Я прекрасно знаю, что каталог был мой – что такое на тебя нашло? Часом, не Хесус Наварро тебя во все это втянул?
– Нет, конечно.
– Я не хочу сказать ничего плохого, но…
– Я знаю, ма, мексикосы, они немного слишком колоритные.
– Ну, я всего-навсего хотела сказать, что они более, более яркие, чем мы. И еще, Вернон, что это за слово такое, мексикосы, они – мексиканцы, надо же иметь хоть какое-то уважение к другим людям.
Вероятность того, что в нашем с матушкой разговоре проклюнется слово «трусики», тяготеет к астрономически малым величинам. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Не первый день знакомы. В лучшем случае она скажет: «нижнее белье» или еще какую-нибудь херь в этом же духе. И я почти с ужасом понимаю, что просто не смогу сделать ноги от матушки, пока она вот такая. Только не сегодня, только не сейчас. Мне нужно как следует все обдумать, одному.
– Пойду подышу воздухом, – говорю я и встаю со скамейки.
Матушка раскидывает руки в стороны.
– Нет, вы только подумайте – как это называется?
– Да нет, я просто в парк схожу или еще куда.
– Но, Вернон, скоро одиннадцать часов ночи.
– Ма, перестань ты дурью маяться, меня привлекают как соучастника по делу о групповом убийстве…
– Не смей ругаться на мать – после всего, что мне пришлось пережить!
– Я не ругался!
Повисает пауза: ей как раз хватает времени, чтобы сложить руки на груди и утереть плечом левый глаз. Жуки-щелкуны отрываются где-то поблизости, а впечатление такое, что это у нее потрескивает кожа.
– Знаешь что, Вернон Грегори, будь сейчас здесь твой отец…
– И что бы он сделал? Я всего-навсего хотел сходить в парк.
– А я всего-навсего хотела сказать, что взрослые люди зарабатывают деньги и вносят свой вклад, пусть небольшой, то есть встают по утрам пораньше, то есть я хочу сказать, в этом городе, наверное, тысяча детей, и что-то никто из них не гуляет в парке но ночам.
Вот так, тихо и с любовью, она спускает меня с поводка и доводит до той точки, за которой ты начинаешь смотреть на себя и слышать себя вроде как немного со стороны и понимать при этом, что вот сейчас это как бы не совсем твое тело начнет совершать как бы не совсем свойственные тебе поступки.
– Да? – говорю я. – Да? Тогда у меня для тебя кое-какие новости, с пылу с жару!
– Что такое?
– Я даже и говорить тебе не хотел, пока, но если ты вот так со мной – я уже говорил с мистером Лассином насчет работы, поняла?
– Да? И когда ты приступаешь?
По губам у нее пробегает тень улыбки. Она прекрасно отдает себе отчет в том, что я сейчас собственными руками рублю себе бревнышки для креста. Брови у нее уже вскинулись выше, чем Христос на распятии, я вижу, к чему она готовится, и это подхлестывает меня еще того сильнее.
– Может, даже завтра.
– И что это за работа?
– Просто помощником, и все дела.
– Я была когда-то знакома с женой Тайри, с Хильдегард.
Таким образом она поднимает ставку: чтобы я, типа, имел в виду, что она в любой момент может случайно встретиться с женой Тайри. Но я туго держусь взятой линии; я на все готов, чтобы в очередной раз не проиграть в нашей игре в ножички. Моя старушка в ножички не проигрывает. И эту партию она еще не проиграла.
– Да, а как насчет доктора Дуррикса? Я просто умру, если полиция еще раз приедет к нам домой…
– Я могу работать по утрам.
– А что подумает Тайри Лассин, если ты не будешь выходить на полный рабочий день?
– Мы с ним обо всем уже договорились.
– Значит, теперь, раз ты у нас уже такой взрослый, и все такое, ты сможешь платить мне немного денег – за жилье.
– Да, конечно, ты можешь забирать большую часть денег – да хоть все эти деньги, если тебе нужно.
Она вздыхает так, словно я уже задолжал ей за постой.
– Первым делом нужно будет рассчитаться с электрической компаний, Вернон, – когда у тебя первая получка?
– Ну, может быть, удастся взять аванс.
– Без какого бы то ни было послужного списка?
– А почему бы и нет? – говорю я, щурясь в темное ночное небо. – Ну, а теперь я могу пойти и погулять в парке?
Она мечтательно прикрывает глаза, ее брови в невинном восторге взлетают выше некуда.
– А разве я говорила, что не разрешаю тебе ходить в парк…
Вряд ли стоит особо говорить о том, что нет ни хуя никакой такой работы. И вот он я, стою, как говна объевшись – от того, что я только что натворил, – и в лицо мне дует пахнущий текилой ветерок. Вранье кишит вокруг меня, как муравьи на муравьиной куче.
– Теперь тебе, наверное, нужно будет давать по утрам с собой что-нибудь на обед, – говорит матушка.
– Да нет, обедать я буду приезжать домой.
– От Китера? В такую даль?
– Двадцать минут на велике.
– Да что ты говоришь, туда на машине-то ехать почти двадцать минут…
– Не-а, я знаю, где и как срезать.
– В общем, лучше я, наверное, созвонюсь с Хильдегард Лассин и узнаю, чего они хотят. Глупость какая-то, честное слово.
– Ладно, ладно, обеды буду брать с собой.
– Вы тут все поумираете, а мне об этом так никто и не скажет? – Пам пинком распахивает дверцу «меркури» и переводит дух, прежде чем приступить к многотрудному процессу вставания. Из-под ног у нее выпрыгивает что-то страшное – размером с лягушку-быка, не меньше, вот вам крест.
– Верни, иди помоги старушке Пальмире со всеми этими пакетами. Я названиваю на ваш чертов номер уже целую вечность.
Она роняет прямо на асфальт несколько бумажных пакетов, а потом вламывается в самую густую часть ивы, волоча за собой ветви, как театральный плащ. В сени дерева, на лавочке, сидит и старательно размазывает сопли матушка.
– Лалито ушел, – всхлипывает она.
– Я думала, он сделает это гораздо раньше, – говорит Пам. – Давайте-ка все в дом, а то еда вся отклекнет.
Она пускается в неспешный путь к нашему крыльцу. Я подбираю пакеты от «Барби Q» и пристраиваюсь в кильватере.
– Верни, глянь-ка! – говорит она, оборачиваясь и тыча пальцем в небо.
Я задираю голову. «Чшш», – она шлепает меня по пузу. Тихий такой звук, как тарелки ударника. Это у нас с ней такая национальная игра.
– Брось, Дорис, не переживай, я позвоню Лолли и все ему объясню про твой герпес.
– Черт, Пальмира, господи боже мой.
Раскаты грома сотрясают могучую плоть Пам – она смеется. Моя старушка искренне пытается не расплескать драгоценную чашу собственных несчастий, она возится на лавочке, обхватив себя руками за плечи, и перебирает ножками. В конце концов она просто взрывается и очертя голову несется к парадной двери.
– Нет, какая наглость, какая самоуверенность – тебе непременно время от времени нужно причинить кому-нибудь боль, да?
– А давай я спущу тебя с крылечка, хочешь? Хоо, ххооо, хххооо.
– Ради бога, Пальмира! И не нужна нам твоя чертова еда.
– Хоо, ххоо, хххоооо. Видела бы ты, что вытворяла Вейн на Катаниях. Она слопала кукурузы больше, чем целый грузовик голодных мексикосов.