– Шшшш, Вернон, я сама открою. – Матушка хомячком катится по ковру через прихожую к двери.
– До-рис? – за моей спиной открывается кухонная дверь. В дом, поправляя на ходу прическу, впархивает Леона.
– Шшш, Лалли спит! – шипит матушка. Поняли? Когда папаша, выпив несколько банок пива, ложился вздремнуть на диване, она надевала туфли с высокими каблуками и топотала по кухне, просто чтобы его разбудить. Богом клянусь. Она притворялась, что занята чем-то очень важным, вот ей и приходится носиться туда-сюда, но в действительности она вообще ничего не делала. И вместо того, чтобы просто взять и сказать ему: «Вставай», она бегала и поднимала грохот. Это уже после того, как он меня ударил, когда все у нас пошло наперекосяк.
В дальнем конце коридора скрипит кровать. Матушка аккуратно, стараясь не шуметь, открывает переднюю дверь: за ней стоит тот репортер, которому Лалли должен денег.
– Добрый вечер, мэм, а могу я увидеть Иилалио Лемеду?
– Лалли? Ну, в общем-то он здесь, но прямо сейчас выйти к вам не сможет – давайте я ему передам, что вы заходили?
– Если не возражаете, я подожду.
– Ну, я думаю, долго ждать вам не придется.
Слышно, как в глубине дома Лалли спускает в унитазе воду. Хлопает дверь ванной, и Лалли не торопясь выходит в гостиную.
– Ванесса, ты видела мою медицинскую сумку?
– Нет, Лалито, к тому же, мне кажется, женьшень у тебя все равно уже весь кончился.
Какая еще, на хуй, Ванесса? Я заглядываю ей в лицо, пытаясь найти ключ к этой тайне. Единственное, что видно невооруженным глазом, – это как у нее горят щеки, два наливных персика, преисполненных гордостью и чувством собственной значимости. Такое бывает, когда ей случается есть мороженое в какой-нибудь важной компании. И ресницы трепещут вдвое чаще обычного.
– Ванесса? – переспрашивает Леона.
Матушка заливается краской.
– Сейчас все объясню.
Она прячет очередное последнее предупреждение от электрической компании за банкой из-под печенья и спешит выказать трогательную заботу о Лалли, у которого халат надет прямо на голое тело – так и видишь, как его хрен болтается по всей комнате. То есть увидел бы, если бы разжился на этот случай суперблядьмощным электронным микроскопом. Он эдак с оттяжечкой и с улыбкой на сорок два зуба проходит на кухню, скользнув но дороге рукой – ну, то есть совершенно случайно – по Леониной заднице. Леона передергивает плечиками.
– Лалли, – говорит матушка, – там у передней двери тебя спрашивает какой-то человек.
– Меня? – Улыбочка примерзает к его наглой роже. А в моей душе расцветает праздник. Как только он поворачивается и делает шаг к двери, я оттаскиваю матушку в угол кухни.
– Ма, иди сама посмотри, кто пришел к Лалли, быстро! Давай, давай!
– Послушай, Вернон, что такое на тебя нашло? Это личное дело Лалли.
– Нет, это не личное дело Лалли, ма, ну давай быстрее – это очень важно.
– Вернон, ради бога, держи себя в руках.
В кухню как раз входят Джордж и Бетт, с головой ушедшие в один из типичнейших своих разговоров, и матушка посылает им улыбку, приторную до умопомрачения.
– Милочка, так дела не делают, – говорит Джордж, – из того, что он в доле, вовсе не следует, что он обязан выкладывать деньги на эту нелепую затею Вейн с собственным спецназом. Представляешь? Она же собственную жирную жопу контролировать не в состоянии, не то что группу захвата!
– Я понимаю, это я понимаю.
Я пытаюсь отбуксировать матушку к парадной двери, чтобы она стала свидетельницей позора Лалли, но она, оттого, что надела обтягивающие брючки, легче не стала; даже с места не сдвинулась.
Лалли открывает дверь.
– Знаю, знаю, вы по поводу возмещения ущерба.
– Именно, если ты можешь себе это позволить, – отвечает человек за дверью.
– Вот вам пятьдесят долларов – и по рукам, ага?
Теперь уже матушка хватает меня за плечи – меня, блядь, а не кого-то другого – и заталкивает в угол.
– Вернон, бабушке не говори, но я устроила налет на ее газонокосильный фонд, чтобы помочь Лалли. Понимаешь, у него карточка, Visa, и он положил ее рядом с камерой, и карточка размагнитилась. Как только мне утвердят кредит, я тут же положу все обратно.
– Ма, мне были очень нужны эти деньги…
– Вернон Грегори, ты прекрасно знаешь, что на этом счете лежат бабушкины деньги на подстрижку газона и что проценты с них должны пойти на твое обучение в колледже.
– Ага, типа, офигенные проценты можно получить с пятидесяти долларов.
– Ну, это, конечно, не бог весть что, но большего я не могу себе позволить – я просто мать, которая одна воспитывает своего ребенка.
Лалли заканчивает разговор с репортером, но обратно в дом не торопится. Хуй там. Вместо этого он выходит на крыльцо и вопит что есть мочи:
– Паркуйтесь прямо на подъездной дорожке, проповедник, девочки еще не скоро соберутся отсюда ехать.
После чего оставляет входную дверь открытой и эдакой отвязной походочкой проходит мимо, даже не глянув в мою сторону.
– Лалли, я совсем забыла сказать, – говорит матушка, – тебе звонила какая-то дама, кажется, с телевиденья.
– Дама? – Рука у него судорожно дергается в направлении мошонки.
– Ага, судя по голосу, весьма пожилая. Обещала перезвонить позже.
– Она не представилась?
– Ну, она сказала, что звонит из твоего офиса, и я попросила ее перезвонить позже.
Лалли, по-прежнему стоя в профиль ко мне, впивается в меня глазом. И глаз у него нехороший. Потом он приобхватывает матушку поперек живота и говорит:
– Спасибо, Ванесса, незаменимый ты мой человечек.
– Ван-есса? – хором произносят дамочки.
Матушка цветет и пахнет.
– Ну, я, наверное, пока не могу вам всего раскрыть… Как ты считаешь, Лалли, можно?
– Достаточно будет сказать, – говорит Лалли, – что ее появление в кадре во вчерашнем репортаже произвело на ребят с канала довольно-таки большое впечатление. Я, конечно, ничего не могу обещать, но у меня сложилось такое впечатление, что если все здесь у нас пойдет как надо, то это был не последний раз, когда мы видели ее на телеэкране.
– Для вас, девочки, я всегда останусь все той же Дорис, вы же знаете, что в глубине души я останусь все та же, что и раньше.
Обратите внимание на Леону. Она, конечно, тут же начинает что-то лопотать, но рот у нее открывается задолго до начала первой фразы и какое-то время просто хватает воздух.
– Уау, вот это номер, мой новый педагог по литературному диалогу буквально только что сказал мне, что собирается отправить мой ролик на ТВ – разве я вам еще не говорила? Сразу после того, как я вернусь с Гавайев. Господи, вот это номер, нет, правда…
Матушка просто устраивается поуютнее в объятиях Лалли. Первый раз в жизни ей посрать с высокого дерева на то, что там заливает хитрожопая стерва Леона.
– Ванесса Ле Бурже, – театральным шепотом наговаривает Лалли на ушко моей бедной старушке.
– Буур-жей, – рокочет он воркующим баритоном, как тот скунс из мультика, который постоянно пытается трахнуть кошку.
Матушка чуть не усирается от счастья, когда это слышит. А Леона, того и гляди, начнет рыдать в голос и скрести ножонками об пол. Лалли заливается, как петух на навозной куче, соловьем. Ничего, пусть пока поголосит, недолго осталось.
– Ц-ц, жду не дождусь, когда можно будет познакомить тебя со всей нашей нью-йоркской братией, ты от них будешь просто без ума.
– Ну, Лалито, не торопись, всему свое время. А пока мы здесь, в этом заштатном городишке, у тебя будет все необходимое – все, что будет в моих слабых силах.
– Можешь сказать слово заштатный еще раз – в этой чертовой дыре нет даже суши-бара!
– То ли дело Накогдочес, – встреваю я.
– Наког-дочес? – переспрашивает Бетти. Лалли пытается испепелить меня взглядом.
– Бванас тардиз[13], – рокочет, входя в дом, пастор, как будто он и в самом деле какой-нибудь ёбаный мексикос или типа того. Ебанос, блядь, тардес.
– А, проповедник, заходите, заходите, – говорит Лалли. – Налить вам чего-нибудь расслабительного?
Меня он больше не сканирует. Нашел себе новый объект.
– Нет, благодарю вас, – говорит Гиббонс. – Мне еще нужно перевезти этот холодильник в медиа-центр. Я, кстати, до сих пор не могу оправиться от потрясения и не знаю, как мне вас всех благодарить – такой щедрый подарок.
– Вернон, может быть, ты объяснишь пастору, по какой такой причине ты наплевал на его поручение и оставил лоток без присмотра, – оборачивается ко мне Лалли.
В комнате воцаряется такое напряженное молчание, что воздух в мгновение ока переходит в кристаллическое состояние.
– Живот заболел.
– Ну, конечно, – говорит он, – человеку, которого обвиняют в убийстве и выпустили на поруки, гораздо интереснее…