печать царскосельского бургомистра! Вот текст этого исторического документа. Привожу его, как в своем роде уник, потомству в назидание и пример.
«УДОСТОВЕРЕНИЕ № 62.
Предъявитель сего, Крымского конного полка корнет Марков, присоединился к Временному правительству и находится в распоряжении начальника Царскосельского гарнизона, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется».
Дома я своей рукой прибавил: «И имеет право на проезд в Петроград и обратно».
Печать
Начальник Царскосельского гарнизона
полковник (пропечатано на машинке)
Болдескул.
За адъютанта прапорщик?!
Как мне жаль старую, почтенную печать Царскосельской ратуши. Думала ли она, что ей придется увековечиваться на этих гнусных бумажках?..
Получив удостоверение, я почти бегом выскочил из этого здания. «Демократическая атмосфера» окончательно убивала меня. На лестнице я встретил нескольких мальчишек-гимназистов, юнцов в форме бойскаутов, таскавших кипами «Известия». Это были добровольцы, распространявшие эту рвань по городу.
Итак, приказание ее величества было исполнено: «Корнет М. присоединился к Временному правительству». Какая ирония…
Тогда, в те минуты, когда я получал это удостоверение, мне было как-то не по себе, но впоследствии я понял и оценил важность и необходимость этих «документов», ни к чему ровно не обязывающих. Из комендатуры старик извозчик повез меня рысцой в собственный их величеств лазарет № 2, где я хотел повидаться с Маргаритой Сергеевной Хитрово.
Улицы были почти пустынны. Вдалеке слышались одиночные выстрелы. Группы солдат бесцельно слонялись по улицам. Было видно много пьяных. Несколько погребов Шитта было разгромлено вдребезги, и около них стояли очереди солдат и каких-то штатских оборванцев, выкрадывавших последние бутылки вина. То и дело проносились автомобили с красными флагами, набитые товарищами, дико горланившими пьяные песни. Вот и лазарет.
Я расплатился с извозчиком и пошел через сад к давно знакомому мне зданию. В гостиной я остановился, пораженный представившейся моим глазам картиной: комната была полна офицерами, частью одетыми в форму, частью в халатах. Стоял невообразимый шум и крики. Слышались возмущенные голоса:
– Зачем убирать портреты! Никому нет дела, что висит в наших комнатах… Это ч… знает, что такое! Мы не позволим снимать портреты и группы, незачем трогать!
Я протискался ближе к середине и увидел странную фигуру с коротко остриженными волосами, в юбке почти до колен и в замшевом френче с открытым воротником. Фигура размахивала руками и громким голосом говорила:
– Нет, их необходимо снять! Ведь я от Совета получила категорическое приказание. Я не желаю за вас отвечать и не могу разрешить оставить группы.
Я понял, в чем дело. Вопрос шел о снятии царских портретов. Офицеры были против, а фигура все же настаивала на своем. Противно было смотреть на эту мужеподобную женщину. Один из офицеров взволнованно обратился ко мне:
– Нет, вы подумайте… Ведь это же безобразие… С каких это пор она так полевела?
Я осведомился, не депутатка ли это из гарнизонного комитета, и почему-то мне вспомнилась картина «заседания» в ратуше. В ушах еще стоял пронзительный крик: «Пр-а-а-авильно, товарищи!»
Эта женщина так и напрашивалась в эту компанию. Офицер с изумлением посмотрел на меня:
– Что вы? Это наш хирург, княжна Гедройц[25]!
Я до того опешил, что не нашелся что ответить на это, и, совершенно уничтоженный, вышел из комнаты.
В коридоре я встретился с Маргаритой Сергеевной Хитрово.
– Маргарита Сергеевна! Разве это возможно допустить? – вырвалось у меня, и я показал рукой в гостиную. – Это позор! Это ужас!
На глазах Маргариты Сергеевны стояли слезы. Бедная, до чего она осунулась и похудела за эти немногие дни!
– Идемте отсюда скорее, я еду в Петроград. Тут так тяжело и больно!
Я понял М.С. и не стал ее задерживать. Она пошла одеваться, а я вышел в переднюю. Вскоре она вернулась, и мы поехали на вокзал. М.С. уже догадалась о цели моего прихода. Она вечером была во дворце, и государыня ей рассказала о моем посещении и передала ей свое желание.
Маленький вокзал был полон солдат, которые запрудили платформу, болтаясь по ней без дела, щелкая семечки и загаживая перрон окурками. Мы с трудом сели в поезд. Тяжелые думы охватили нас обоих, и мы почти молча доехали до Петербурга. Я помог М.С. найти извозчика, и она поехала по своим делам. Мы условились, что, в случае надобности, мы встретимся на квартире моей сводной сестры, Нины Ивановны Кологривовой.
Я поехал на Сергиевскую, где жил мой приятель, барон Георгий Николаевич фон дер Ховен. С ним мне хотелось повидаться и поговорить о текущих событиях и о том, что можно или, вернее, что нужно предпринять для организации лиц, оставшихся верными их величествам в эти трагические дни.
Улицы, по которым я ехал, были завешаны красными тряпками. Угрюмо и печально вырисовывались здания [полицейского] участка против вокзала. Это был черный обгоревший остов громадного дома, погибшего во славу революции… По тротуарам валом валили солдаты, грязные, расстегнутые, громко крича и ругаясь. Публика боязливо жалась к стенам домов. Владимирская площадь напоминала площадь уездного города в базарные дни. Она была запружена разношерстным людом. На тумбе стоял какой-то подозрительный субъект и хриплым голосом держал речь собравшейся вокруг него толпе.
Возгласы: «Правильно!» – оглашали воздух.
Солдат, стоявший неподалеку от тумбы, здоровенный веснушчатый детина с оборванными погонами, бессмысленно орал:
– Мы должны! Да, мы должны!
В чем дело и что были «должны» эти люди, я так и не разобрал.
На углах улиц стояли гимназисты и реалисты с белыми повязками на левых рукавах с красными буквами «Г. М.», это значило «городская милиция». Они важно расхаживали по улицам, видимо с трудом таская на ремне берданки, зачастую бывшие длиннее их обладателей.
Наконец извозчик остановился и по случаю «дней упоения свободой» содрал с меня синенькую[26] вместо полутора рублей, которые я платил еще неделю тому назад.
Барон был дома. Он сидел у себя в кабинете и мрачно дымил папиросой. Я ему подробно рассказал про все свои перипетии последних дней. Барон, женатый на дочери члена Думы князя Ш., благодаря близости к политическим кругам был в курсе общественной и политической жизни и, несмотря на свои сравнительно молодые годы, был человеком весьма положительным, серьезным и всесторонне образованным.
Он внимательно выслушал меня.
Я просил его информировать меня о создавшемся положении последних дней.
Барон мрачно смотрел на вещи: новая власть, несмотря на столь легко одержанный успех, потеряла темп, образовался Совет рабочих и солдатских депутатов, с места заявивший, что он является органом контроля над действиями правительства. Получалось, что власть, якобы облеченная народным доверием, таковым уже не пользуется. Поэтому настроение в новых верхних сферах было совершенно растерянным.
Власть Временного