патологоанатома Бэрнама (C. E. Barnum), которые дали показания хотя и лаконичные, но прекрасно дополнявшие версию обвинения. Слесарь Стирлинг заявил, что 2 апреля — т. е. накануне убийства Бланш Ламонт — занимался профилактикой газовой разводки в здании церкви Святого Эммануила. Все светильники были исправны, стыки труб не пропускали газ, сообщение о том, что на следующий день якобы имела место утечка газа, выглядит совершенно недостоверным. Также Стирлинг добавил, что никогда прежде ни Теодор Дюрант, ни кто-либо другой из числа прихожан, не ремонтировал газовое освещение в церкви.
Показания доктора Бэрнама, преподавателя патанатомии в медицинской школе, касались совершенно другой области прикладных знаний, но также бросали тень подозрения на обвиняемого. Бэрнам рассказал, что фиксация головы трупа Бланш Ламонт двумя брусками, в точности повторяет принятый у патологоанатомов способ фиксирования головы трупа после его доставки в морг. Неспециалист вряд ли поймёт с какой целью производится подобная манипуляция и заниматься этим не станет. А вот специалист на эту тему подумает. Дело заключается в том, что трупное окоченение может заметно осложнить осмотр и повороты трупа на секционном столе, поэтому важно, чтобы голова умершего была по возможности раньше зафиксирована прямо и откинутой назад. Это важно как при развитии окоченения, так и при его снятии. Те же бруски используются в поцессе производства вскрытия трупа для подкладывания под спину в области ниже лопаток — это делалось для более полного раскрытия грудной клетки и улучшения доступа к внутренним органам.
Разумеется, обо всех этих деталях рядовой обыватель скорее всего знать не мог. Убийца, зафиксировавший голову Бланш Ламонт перпендикулярно линии плеч, явно планировал перемещать тело в состоянии трупного окоченения. Он понимал, что склоненная к плечам голова может помешать его манипуляциям.
Бэрнам, разумеется, не указал прямо на Теодора Дюранта, но всем присутствовавшим в зале суда стало ясно, что ни преподобный Гибсон, ни обычный ковбой Элмер Волф додуматься до подкладывания брусков вряд ли могли. А вот обвиняемый…
В последней декаде сентября стало хорошо видно, как с каждым днём падало настроение Теодора Дюранта. Если в начале процесса он был лучезарен, улыбчив, стрелял глазами в сторону зала («хорошо ли меня видно?») и демонстрировал равнодушие к словам свидетелей, то к концу первого осеннего месяца он сделался странно задумчив и всё чаще погружался в себя. Улыбка более не блуждала по его губам, а рассеянный взгляд не скользил по головам окружающих — нет! — теперь он всё чаще напряженно смотрел себе под ноги и надолго задумывался, охватив пальцами собственный курносый нос.
В последнюю декаду сентября 1895 г. Теодор Дюррант сделался отчего-то очень задумчив, что не прошло мимо внимания присутствовавших в зале суда журналистов. Перемена в поведении была разительна, что отметили многие газетчики, следившие за ходом процесса. По-видимому, обвинение заставило Теодора всерьёз задуматься о собственной будущности.
После 3-недельного заслушивания свидетелей обвинения, подошла очередь защиты расчехлить свою артиллерию, да простит читатель автору эту банальную метафору!
Вызовы и заслушивания свидетелей защиты начались 25 сентября.
Вступительное слово от имени защиты произнёс Юджин Дюпри. С присущим ему апломбом, неоднократно продемонстрированном в ходе процесса, он изрёк, что alibi Дюранта не может быть поставлено под сомнение, поскольку доктор Чини, читавший последнюю лекцию 3 апреля 1895 г. подтверждает присутствие подсудимого в аудитории. Не совсем понятно, для чего адвокат делал столь многозначительное заявление до начала допроса самого доктора Чини — имело бы смысл сначала послушать свидетеля! — ну да пусть эти слова останутся на совести велеречивого адвоката. В конце концов многократное повторение лжи не превращает её в истину. Помимо этого шапкозакидательного утверждения, адвокат допустил и другое, мягко говоря, бездоказательное заявление. Дюпри походя отметил, что у преподобного Гибсона гораздо больше оснований занять место обвиняемого, нежели у Дюранта. Эту мысль адвокат расшифровывать не стал, ограничившись таким вот мимолётным намёком.
Допрос свидетелей защиты начался отнюдь не с доктора Чини, как можно было решить после выступления Дюпри, а с вызова и заслушивания помощника коронера Халлета (Hallett), детектива Гибсона и миссис Лик. Последняя, напомним, видела Дюрранта, входившего в церковь Святого Эммануила в обществе Бланш Ламонт. Допросы эти вопреки ожиданиям оказались «проходными», т. е. формальными, никаких острых вопросов во время их проведения задано не было и не совсем понятно, для чего адвокат вызывал этих свидетелей.
В конце утреннего заседания 25 сентября свидетельское место заняла матушка обвиняемого — Изабелла Матильда Дюрант, в девичесте — Хатчинсон (Isabella Matilda Hutchinson), маленькая 42-летняя немногословная женщина.
В весьма лаконичных выражениях она рассказала о проживании с мужем в Канаде, рождении Теодора в Торонто, последующей эмиграции в Соединенные Штаты. Изабелла мимолётно упомянула о младшей сестре Теодора, которая с начала 1895 г. обучалась в музыкальной школе в Берлине. Теодор являлся членом баптистской общины прихода Святого Эммануила последние 5 лет. Источником его заработка являлась работа электриком, кроме того, в последние месяцы он, будучи студентом-медиком, подрабатывал в больнице.
Рассказ матери оказался совершенно бесцветным, что кажется до некоторой степени странным, обычно близкие родственники подсудимых пытаются сделать их образ мало мальски приятным и человечным, упоминают о любви к животным, рассказывают о всевозможных увлечениях, зачастую даже вышмышленных, упоминают о способностях рукоделию и т. п. В данном же случае ничего подобного не прозвучало, Теодор Дюрант, судя по всему, либо ничем не увлекался, либо матушка просто не имела понятия о его хобби. Автор должен признаться, что допрос матери произвёл странное впечатление своим формализмом и всяким отсутствием материнской теплоты. Интересно и то, что сами адвокаты не попытались «выжать» из мамаши нужные слова и интонации — а уж они-то должны были понимать, что следует ей говорить в интересах защиты!
Примечательно, что никаких отсылок к тяжёлому материальному состоянию семьи в словах матери подсудимого не прозвучало. Из чего можно сделать тот единственный вывод, что Дюранты жили хоть и небогато, но и не бедствовали, имелись у них средства и на то, чтобы питаться, и на то, чтобы одеваться.
Перед самым перерывом Дюпри поинтересовался у Изабеллы Дюррант, занимался ли её сын какими-либо электромонтажными работами в церкви? Женщина ответила дословно следующее: «Я знаю, что он интересовался там электромонтажными работами и уделял им большое внимание.» (на языке оригинала: «I know of his being interested in the electrical work there and of his paying a good deal of attention to it.») Прокурор Барнс