Она не была столь терпелива и начала стонать почти сразу, потому что губы Франко зажгли в ее теле слишком сильный пожар. Каждое прикосновение приносило боль и блаженство, каждая клетка ее тела молила о близости, и девушка изгибалась в руках своего любовника, то прячась от его улыбающихся губ, то раскрываясь навстречу его ласкам, подобно цветку…
Платье скользнуло на пол, кружевной лифчик куда-то улетел — и дрожащая, всхлипывающая Джованна вцепилась руками в спинку кровати, выгнувшись и запрокинув голову назад. Крик рвался из её горла, но Франко был слишком умелым любовником. Казалось, сотни раз он приводил ее на самый пик наслаждения, но в самое последнее мгновение отпускал, успокаивал, остужал, и сладкая мука начиналась заново.
Джованна умирала и возрождалась в его руках, шептала — или кричала? — его имя, позабыв свое. Она жадно впитывала его ласки, отвечая на них инстинктивно, яростно, страстно. Эта Джованна не имела ничего общего с Джованной прежней, той несчастной, якобы уверенной в себе деловой женщиной, страдающей бессонницей и переживающей всю жизнь свои юношеские комплексы… Эта Джованна была свободна. И любима.
Она чувствовала это, хотя Франко не говорил о любви. Об этом говорили его пальцы, губы, все тело.
Она не помнила, когда, в какой момент оба оказались обнаженными. Только огненный вихрь перед глазами, только рев кипящей крови в ушах, да дыхание, такое частое, что можно задохнуться, умереть, улететь… и лететь над землей, забираясь все выше и выше, видеть радугу звезд и серебряные облака в хрустальном небе, слышать пение птиц, которым нет названия, и удивиться однажды, расслышав собственное имя в пролетающем ветре…
Джованна…
Франко…
Не было пола и потолка, лета и зимы, прожитых лет и будущей разлуки. Не было лжи, горя и тоски. Не было смерти.
Была только радость дарить и принимать в дар, брать полной рукой и отдавать сполна, умирать, смеясь, и смеяться, умирая, потому что умираешь только от любви.
И была вспышка под стиснутыми веками, момент истины, которую невозможно назвать словами, бесконечный, миг взлета, неведомо когда ставшего падением…
И тихая томная тьма затопила их, подхватила их, понесла и бережно выбросила на мягкий песок у подножия вечности.
Джованна заснула на груди Франко.
Когда рассвет только тронул вершины далеких гор и свежий воздух заметно потеплел, они проснулись ненадолго. Лишь для того, чтобы снова любить друг друга. Теперь — медленно, осторожно, не спеша и не изматывая друг друга.
Как ни странно, и теперь они достигли пика блаженства одновременно, и он длился дольше и ярче предыдущего. А потом Джованна опять заснула, и во сне ей приснилось, что Франко признается ей в вечной любви.
Это было так правильно и так хорошо, что она засмеялась во сне, и тот, «сонный» Франко тоже засмеялся, и там, во сне, они снова любили друг друга, а потом заснули, и им приснился сон, как они любили друг друга и заснули, после чего им приснился сон, что они опять любили друг друга…
А потом она проснулась, как от толчка, и села одна в пустой постели. Одеяла и простыни были смяты, и на плечах и груди Джованны цветами расцветали следы страстных поцелуев Франко, но самого его рядом не было.
Она завернулась в простыню и подошла к окну. Жизнь в замке кипела. Садовники занимались садом, конюхи — лошадьми. Где-то заливисто смеялась невидимая синьора Баллиоли.
Весь мир был свеж, умыт и весел. Однако Франко не было.
Джованна медленно обошла комнату, потом зашла в ванную и увидела записку.
«Раньше я скептически относился к выражению «спит, как ангел». Теперь я знаю, как они спят. Солнышко, отдыхай, нюхай цветы и жди меня. Я уехал по очень важному делу, но скоро вернусь.
P.S. Не спеши выгонять гостей. Надо поговорить.
P.P.S. Целую тебя. Франко.
P.P.P.S. Я говорил тебе, что люблю тебя? Приеду — скажу».
Джованна аккуратно сложила записку, показала язык зеркалу, вернулась в постель и заснула до самого полудня.
Она была абсолютно счастлива, хотя философы утверждают, что это невозможно.
Джованна вернулась в Пикколиньо во второй половине дня и обнаружила Доди сидящей на крыльце и чистящей картошку.
— Привет. А где все?
— Кто где. Привет.
— Ты на меня сердишься?
— Я за тебя радуюсь. Полноценная сексуальная жизнь — это основа основ!
— Доди!
— Да. Именно поэтому я до сих пор Доди, а не какая-нибудь бабушка Доди или еще хуже бабка Дейрдре! Доди. Просто Доди. Ты в порядке, Солнышко?
— Я лучше всех. Я счастлива и очень голодна?
— И то, и другое нормально. Я буду делать рагу. Овощное, с элементами мяса.
— Отлично. А ты умеешь?
— Не хами пожилым ирландкам, счастья не будет.
— Как пофотографировали?
— Отлично. К вечеру думаю проявить и напечатать. Джек поехал за реактивами. Марго нашла чудесные ракурсы.
— Как она?
— Спит в твоей комнате. Утомилась, конечно, но это возрастное. Мы все же не девочки.
— А ты давно встала?
— А я и не ложилась. Пока постелила Марго, пока поболтали с Марией… Потом с Джеком говорили о жизни и о «Назарете».
— Вы Священное Писание обсуждали?
— Ой, из этой молодежи добра не будет! Рок-группа «Назарет», юная невежа! Кучерявый шотландец с пронзительным голосом. Маккаферти.
— Доди, иногда я испытываю перед тобой некоторое благоговение. Как, ты говоришь, его фамилия?
— Нечего придуриваться. Слушай «АББУ» и нюхай цветочки. Мы, старые рокеры… Ладно. Не мешай готовить.
Некоторое время молчали, потом Дейрдре поинтересовалась невинным и слегка напряженным голосом:
— Джо, у тебя просто хорошее настроение или ОЧЕНЬ хорошее?
— У меня лучшее из всех возможных, а что такое?
— Гм. Тогда, возможно, оно не сможет совсем испортиться…
Джованна посерьезнела и с тревогой посмотрела на маленькую художницу.
— Что случилось, Доди? Неприятности.
Ирландка вздохнула, отодвинула кастрюлю и начала:
— Во-первых, опять нет электричества.
— Как — нет? Только вчера его сделали. Надо узнать в деревне…
— Не надо. Это наша авария. Точнее, йога.
— Доди, давай быстрее, меня сейчас удар хватит.
— Этот приду… наш гость обкурился травы и ушел в нирвану. Чакры открылись, он и рванул.
— Ну?
— Не спрашивай меня, зачем он это сделал, но в розетке торчит железяка, а у йога обожжены пальцы. Сам он спит мертвым сном… и, знаешь, матрас придется выбросить и купить новый. Он очень давно спит. И крепко.
Джованна брезгливо наморщила нос, однако отвращение быстро уступило место тревоге.