сквозь густую крону огромного дерева солнечные лучи почти не пробивались. Зато уже вовсю светили немногочисленные фонари.
Я окинул взглядом безлюдное пространство — не заметил движения ни на тропинках, ни рядом с Главным храмом предков. Не тратя время на разглядывание достопримечательностей, поспешил к воротам. Направился туда в обход мощённых камнем дорожек — шурша ногами по опавшей листве.
Знаю: дерево предков заметило моё вторжение. Не сомневался в этом. Но меня не сильно беспокоила его реакция. А вот от внимания прислужниц меллорна я предпочёл укрыться под «отводом глаз». Не чувствовал желания что-либо объяснять или доказывать дежурившим у ворот стражницам.
* * *
Не так далеко от первого квадрата остановил катившуюся порожняком коляску. Извозчица обрадовалась неожиданному клиенту. Осадила лошадей. Велел везти меня в общую часть города. Но изменил маршрут, ещё до того, как мы покинули фамильные территории — вспомнил о разговоре с Мышкой.
Около ворот квартала Силаевых я спрыгнул на землю. Стараясь не светить лицом, подошёл к заметному красному камню в основании стены. Вынул его. Как и предполагал, обнаружил в тайнике письмо. За спиной раздался скрип дверных петель — я прыгнул в экипаж.
— Езжай, — скомандовал я вознице. — К Городскому театру.
Устроился на скамье поудобней, поправил на скамье карауку. Повертел в руках Мышкино послание, разглядывая замысловато сложенный, пропахший дорогими алхимическими чернилами лист бумаги. Развернул его, с удивлением отметив пробудившееся любопытство.
Письмо оказалось совсем коротким — всего четыре слова, состоявшие из больших, тщательно выведенных детской рукой, но неровных букв: «КИРА, Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ».
Глава 54
Ещё в театре я заметил, что публика чем-то возбуждена.
Сегодня женщины в театре больше предпочитали сплетничать, а не поддерживать вниманием артистов. Своё появление я отложил на конец концертной программы. Слушал шепотки соседок по ложе о кораблях, пришедших в порт Оргоны едва ли не с конца света; о неких то ли змеях с человеческими головами, то ли женщинах со змеями на голове, высадившихся с тех кораблей.
А ещё отметил, что едва ли не половину всех песен, исполненных этим вечером артистками со сцены, я видел в альбоме Ильсинии Силаевой. Некоторые успел не однажды спеть и сам. Уверен: не только я помнил большинство стихов Силаевой наизусть. Но на те же «слёзы-алмазы» публика вновь среагировала так, точно слышала этот «шедевр» впервые.
«Вальс любви», который отыскал в альбоме Рослиной бабки, я сопроводил иллюзией Бала жёлтых листьев — его ежегодно устаивал в первый день осени Дом серебряной росы. Воспроизвёл наиболее яркие моменты главного танца. Кружившие в воздухе над зрительскими рядами пары разбрасывали иллюзорные искры. Те снежной бурей разлетались по залу, гасли едва не долетая до лиц зрительниц.
Не составило труда заменить в моих картинках стройных эльфийских мужчин на похожих по комплекции женщин, одетыми в парадные мундиры (скопировал тот, что был сегодня на штос-офицерше Лукории). Платья дам оставил такими же, как тогда… Невольно взгрустнул, рассматривая оголённые женские плечи, роскошные причёски, мелькавшие в складках юбок бальные туфельки.
«Вальс» наполнил семуриты не хуже «Арии умирающего феникса». Мне даже почудилось, что вихри маны над сценой после него оказались в разы мощнее и насыщеннее. Покидая сцену — подумал о том, что зря морочил публике головы видом и проблемами мифических птиц. Теперь уже не сомневался, что «слёзы-алмазы», упакованные в яркие иллюзии, понравились бы жительницам Бригдата не меньше, чем страдания пусть и необычного, но малопонятного кольгримского феникса.
* * *
В бордель заглянул скорее по привычке, чем из необходимости. Прогулялся до него пешком, по знакомой тёмной улочке — освежил голову, упорядочил мысли. Не встретил по пути ни грабителей, что могли отвлечь от размышлений, ни толп праздных гуляк. Но кто-то, видимо домчался из театра до салона на экипаже. Потому что когда переступил порог «Дома ласки и удовольствий», понял: меня там ждали.
Госпожа Барелла дежурила у самого входа; сияла вполне искренней улыбкой, очень правдоподобно изображала радушную хозяйку. Чёрная и Белая источали свежие ароматы розовых лепестков. При виде меня они просияли, взвизгнули, точно поросята. Но на шею мне не бросились — покосились на хозяйку борделя. Должно быть получили чёткие инструкции, как должны себя вести при моём появлении.
Первым делом компаньонки утащили меня наверх — в апартаменты. Заметил, какими завистливыми взглядами провожали нас не только прочие работницы борделя, но и некоторые клиентки. Похоже, кто я такой и чего сегодня можно ожидать в «Доме ласки и удовольствий» знали уже все. Не сомневаюсь, что Черная и Белая в ожидании меня не единожды услышали наставления обслужить меня побыстрее.
Мои компаньонки выполнили пожелания коллектива. Ещё до полуночи я насытился и ласками, и удовольствиями; почувствовал голод. Ужин по моему требованию оказался на столе в общем зале почти мгновенно, словно повара заранее знали, когда именно я проголодаюсь. Впрочем, вполне возможно, что так и было: работницы борделя вполне могли уже изучить и мои физические возможности, и привычки.
Ждали от меня сегодня не только песен. Концертная программа после ужина оказалась не столь продолжительной, как при моём прошлом визите сюда. Всплакнув напоследок под «слёзы-алмазы» (меня буквально вынудили их исполнить), женщины приступили к расспросам: «был ли в Ягваре», «как поживает госпожа Риккарда», «кому достанутся корабли, что причалили в порту Оргоны».
Меня разочаровало отсутствие в баре борделя «Слёз милийской девы». Пришлось довольствоваться напитками попроще… и похуже. Потягивая из стакана зеленоватый напиток с привкусом полыни, поведал женщинам о своём недавнем путешествии. В вольной интерпретации, разумеется — не пичкать же милых дам сухим, лишённым художественной ценности пересказом неинтересных событий.
Никто не обозвал меня лжецом, когда я самозабвенно врал о схватке под водой с королевой русалок. Не усомнился в моей доблести, когда я признался, что в одиночку сразился с прайдом огненногривых львов. И лишь сочувственно вздыхали, рассматривая на моей руке то место, где ещё недавно виднелись следы от зубов предводителя гигантских обезьян.
Ну правда, кому интересно слушать о пятнадцатидневном сидении в тесной каюте и двухдневной тряске в дребезжащем дилижансе?
Ироничная улыбка исчезла с лица госпожи Бареллы, когда я завёл речь о салоне её сестры. Тут я не стал ничего приукрашать — рассказал, что видел. Поведал о бросившихся мне в глаза отличиях между местным «Домом ласки и удовольствий» и тем, что видел в Реве.
Упомянул о вывеске на фасаде салона льеры Риккарды. По просьбе хозяйки борделя расписал ту в мельчайших подробностях, даже зарисовал. Ответил на десятки уточняющих вопросов — начиная с того, какие причёски