Рынок Поджореале расположен на фоне нехарактерного и нового для Неаполя пейзажа, прежде не существовавшего: возле рынка нет ни моря, ни холма, ни переулка, ни квартала, где плотно жмутся друг к другу дома. Правда, здесь проходит окружная, но рынок находится на корсо Мальта, а значит, эта часть магистрали, соединяющей противоположные окраины города, здесь оканчивается. Это индустриальная периферия Неаполя, такая же, как и во всех других городах, однако никаких индустриальных объектов тут не видно. Рынок вырос в нежилом, пограничном районе и потому является отчасти символическим местом: улица Караманико, та, что ведет к рынку, – это первый поворот направо после эстакады на автостраде, ведущей в Черколу и Понтичелли. Чтобы добраться туда, нужно проехать мимо тюрьмы предварительного заключения с ее закрытыми воротами и видеокамерами, мимо здания ИНАИЛа [74] с огромной вывеской, которая видна с расстояния нескольких километров, мимо низенькой, недавно построенной серо-коричневой церкви, где устраивают похороны, – рядом с овощным ларьком, открытым, несмотря на выходной день, перед которым толпятся родственники умершего, теряясь среди апельсинов и помидоров. За эстакадой, целиком состоящей из одних только ребер и напоминающей какую-то готическую конструкцию, слева будет кладбище Поджореале, белое, неоклассическое, похожее на гигантскую печатную машинку, где растут жилища дорогих усопших, – когда ночью возвращаешься в Неаполь, они блестят в темноте, словно окна домов живых.
Но с рынка кладбище еще не видно: угадывается лишь длинная улица, которая, извиваясь и образуя клинья, где примостились маленькие церкви XVIII века, рано или поздно приведет в Казорию.
В конце улицы Караманико рынок окружен высокой металлической конструкцией из прутьев – самой настоящей оградой, из тех, что возводятся вокруг школ или частных парков. Огороженный кусочек неба.
На заднем плане виден бизнес-центр. Вокруг рынка толпятся люди, явившиеся за покупками, пройти трудно из-за бесчисленных припаркованных машин, суетятся наглые парковщики, собирающие с водителей по одному евро, – типичный неаполитанский квартал. А вот находясь внутри рынка, замечаешь голубое небо и высоченные небоскребы вдали, чьи силуэты треугольной формы, современные, концептуальные, с темными зеркальными стеклами, подобны декорациям некоего футуристического рая и служат странным фоном для палаток и вешалок, пальто, джинсов, туфель, пластиковых кругов, на которых выставлены трусики-танга и бюстгальтеры.
В Поджореале хороший рынок: много товара, заманчивые цены, порядок и очень тщательный контроль, к которому в Неаполе, пожалуй, не привыкли. Действительно, снаружи дежурят представители правоохранительных органов, там стоит полицейский автомобиль, а также будка, в которой нужно получать разрешение на то, чтоб попасть внутрь, поглазеть и пофотографировать. Разрешение выдает любезный лейтенант, как будто сошедший со страниц романа Камильери, со своим помощником, похожим на норманнского волка, – что-то вроде Эрри де Луки в форме.
Здесь как будто попадаешь в японский комикс, в Неаполь в духе “Бегущего по лезвию бритвы”: открыточное небо, косые зеркала бизнес-центра, ограда, полиция. Даже фургончики, с которых продают кофе с булочками, традиционное явление на Мерджеллине и на площади Муничипио, расставлены в порядке под охраной, перед ними – удобная площадка, где можно остановиться, а сами они бело-голубые, как цирковые шатры, с надписью “Кафе Торальдо”.
Какая-то синьора разговаривает с полицейскими: она хотела бы объявить по громкоговорителю об утере сумочки, в которой, по ее словам, находились лекарства. Она показывает им прижатый к груди кошелек, как бы говоря: я, мол, не дурочка держать в сумочке важные вещи. Полицейский объясняет ей, что громкоговоритель используется лишь в случае, если потерялись дети.
– Но как так? Если я плохо себя чувствую, я разве не могу попытаться найти сумочку?
Полицейский пожимает плечами: мол, таковы правила. Женщина и две ее дочери удаляются, продолжая рассуждать, пока возмущенные звуки их голосов не сливаются с общим гамом.
Между рядами одежды проплывает бело-голубое знамя Мадонны-дель-Арко: не настоящая процессия, а всего двое членов общины, в белом и даже не босые. Они пришли собирать барыши для своей мафии, с Мадонной на знамени. Полиция ни о чем их не спрашивает.
В начале второго, когда рынок уже закрывается, на автобусной остановке на улице Поджореале толпа, состоящая из женщин и детей, ждет автобуса. Все с белыми полиэтиленовыми пакетами, все улыбаются в предвкушении воскресного обеда.
* * *
А под конец, покидая эти огражденные участки неба, эти замкнутые воздушные пространства, нужно подняться на холм Камальдоли, или отправиться на площадку замка Сант-Эльмо, или в покои настоятеля монастыря Сан-Мартино. Здесь расположен нос города, здесь он дышит.
Я гляжу на Неаполь сверху и надеюсь, всякий раз надеюсь, что рисунок снова сложится воедино и его можно будет прочитать. А тем временем туристы и прохожие, заполняющие открытую галерею обители, играют в одну и ту же игру: пытаются разглядеть, где находится такая-то площадь, такая-то церковь, обнаружить свой дом. Все они ищут линии, маршрут, форму.
В эту точку города не добралась чума, как и в Каподимонте, хранилище красоты – картин, фресок на потолках, статуй.
* * *
Когда эпидемия 1656 года на две трети сократила население города, она убила целое поколение художников, учеников Риберы и Караваджо; одним из немногих выживших был Микко Спадаро, которого настоятель пригласил расписать своды и стены монастыря Сан-Мартино. Ни духовным лицам, ни светским не позволено было за все время эпидемии спускаться в город, и Микко, в числе прочих, оставался наверху и создавал свои произведения. В его фресках остался отпечаток города, увиденного с высоты, как и в его картинах, где Неаполь всегда предстает как единое целое: людные площади, но фигурки крохотные, гораздо важнее небо и перспектива. Массовые сцены, толпа, но ни одного дворянина, священника или богача на первом плане. Впрочем, Микко и сам происходил из народа: его отец был ремесленником, изготовлял мечи, и в семье весьма посмеивались над будущим художником за его склонность к живописи.
Чудом уцелел также Маттиа Прети, во время чумы писавший картины по обету. На него произвели такое глубокое впечатление тела, покойники, телеги, набитые трупами, что он бежал на Мальту и там начал работать так, как никогда прежде: только парящие в небе фигуры, серебряные плащи, луна, ясные летние ночи.
Воздушным городом Неаполь предстает перед нами в каждой церкви, где есть изображение ангела: высокая театральная фигура в Пьета-деи-Туркини на улице Медина, дрожащие и укутанные грозовыми облаками творения Луки Джордано на улице Трибунали и множество других, таящихся в темных церквях и на сумрачных картинах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});