плечо.
Вскоре показался Хрюкин. Он держал оружие на изготовку. На ремне его висела граната.
— Братцы, Хрюкин фрица ведет!
Сзади Ивана действительно шагал пленный. Один из партизан подталкивал его в спину: немец почему-то ело перебирал ногами.
— Докладываю, товарищ командир! — вскинул Хрюкин руку. — Задание выполнено, потерь нет, а прибыль вот имеется…
— Сам сдался? — спросил Козаров, кидая взгляд на пленного.
— Как бы не так! Он, зараза, за кочкой притаился и в Филиппова саданул очередью. Но промазал. Филиппов и налег на него, пристукнул маленько прикладом. Поначалу квелый был, думали, копыта откинет, но вот очнулся. Здоровый, черт!
— Кто же у нас по-немецки-то шпрехает, а? Богданова, жалко, нет…
— Так Филиппов может, Николай Васильевич, — подсказал Хрюкин. — Ты чего, парень, молчишь?
— Да я, знаете, по-своему… без артиклей говорю, спряжение глаголов путаю, — застеснялся Филиппов. — В техникум готовился, ну и учил без отрыва от производства…
— Давай без артиклей, — сказал Козаров, подходя к немцу, — Спроси его, как называется их часть, какую задачу они имели и вообще, что это за гусь?
Филиппов, прежде чем заговорить, раза два сглотнул слюну, наморщил лоб, тронул пленного за рукав.
— Нумер унзере регимент! Намэ унд форнамэ?
Услышав родную речь, немец вздрогнул, заморгал длинными рыжими ресницами, принял стойку «смирно».
— Ишь как он его! — засмеялись партизаны. — Как перед генералом тянется!
— Прекратить разговорчики! — прикрикнул Козаров. — Продолжай, Филиппов.
Повторив свои вопросы, Филиппов с надеждой уставился на пленного. Но тот молчал. Это был рослый малый лет двадцати пяти, весь золотисто-рыжий, в блестках веснушек, из-под черного мундира его, испачканного глиной, выглядывала кремовая чистая рубашка, на пальце поблескивало кольцо.
— Так чего же он как воды в рот набрал? — возмутился Козаров. — Язык, может, вы ему отбили?
Филиппов ткнул немца в бок, и тот, вскинув острый подбородок, выпалил длинную фразу и замолк.
— Переведи! — торопил Козаров.
— Не понял его ни черта, Николай Васильевич. Тараторит он больно. Эй ты, ланкзаммер, биттс, ланкзаммер!..
— Я, я, ланкзаммер! — закивал пленный. — Яволь!
С грехом пополам Филиппов кое-что выяснил. Эсэсовец из особой карательной зондеркоманды, прибыли они пять дней назад из города Сланцы, задача у команды одна: очистить здешнюю зону от партизан…
— Очистить, значит? Так, так…
Козаров помолчал с минуту, о чем-то думая, и распорядился отвести пленного в «квадрат Б», где находились ленинградские разведчики. Эсэсовец, как ему казалось, может сообщить ценные данные. Зондеркоманда, прибывшая из Сланцев, — это что-то новое… Немцы готовят какую-то каверзу… Надо знать об этом…
Миша Осипов принял радиограмму: «В районе Ключики в два часа десять минут принимайте груз…» Это известие давно уже ожидалось в отряде: мало было патронов, гранат. Последние тридцать килограммов взрывчатки израсходовали месяц назад на подрыв Яммского лесокомбината…
— Николай Васильевич, вот она, долгожданная! — прибежав к оврагу, где партизаны копали нишу для склада, выпалил Осипов. — Только что принял!
Козаров отложил лопату и, светлея лицом, долго смотрел на бумажку, словно на ней не одна фраза была, а полстраницы мелкого текста. Потом огласил радиограмму, распорядился:
— Кончай работу! Выйдем пораньше. Уралов, беги в Пеньково, веди группу Екимова, одним нам не управиться. Да скажи, чтобы топоры прихватили. И живо!
Самолет появился точно в назначенное время. Он качнул крыльями, мигнул по два раза зеленым и красным огнем. Плеснув бензину из пузырька, партизаны зажгли костры. Самолет вернулся к поляне, но был уже виден плохо, гудел где-то в туче, то появляясь, то пропадая.
Всю ночь партизаны искали парашюты, но так и не нашли. Обшарили все заросли на берегу, плавали на плотике по озеру, углублялись в ту сторону, куда ветер дует, — никаких результатов.
Утром Миша Осипов принес Козарову новую радиограмму, в которой сообщалось, что груз сброшен в заданном квадрате. Козаров приказал продолжать поиски.
Больше недели бродили обе группы по лесу. Леня Богданов высказал предположение: может, не там шарим, ветер на высоте иной раз в другую сторону, чем на земле, дует. Послушались его, сходили туда, куда он указывал, — опять ничего…
А уже снег выпал, побелели поля, резко обозначились все дороги и тропинки. Партизаны отчаялись: не найти теперь груза. И вдруг поздно вечером прибегает с мельницы Нина Минковская со своей подругой Машей Бушиной, комсомолкой и разведчицей. Вдвоем они шли специально: остановят на дороге, можно сказать, что в Горско-Рогово на гулянку ходили. Девушки были в валенках, замотаны в платки — одни носы торчат да пунцовые щеки. Второй день уже кружила метель, даже в лесу до костей пронизывало.
От связных Анны Лазаревой и Поли Николаевой Бушина узнала, что грузы приземлились рядом с деревней Надозерье и что первым обнаружил их Тимоха Михеев, житель надозерьевский. Михеев забрал себе табак, парашют, а о боеприпасах сообщил в комендатуру. Немцы увезли груз, вручив Михееву награду: тысячу марок, солдатские сапоги и пакет «бон-бонс» — стекловидных детских конфет. Маша Бушина «по почте» дала знать обо всем Нине Минковской, и вот они пришли в отряд, считая, что дело это важное…
— Спасибо, девушки! — поблагодарил их Козаров и выгнал из своей землянки молодых партизан, которые, завидев Машу и Нину, стали ухаживать за ними, помогать платки развязывать, снег сбивать с воротников.
Проводив разведчиц, Козаров принял решение: предателя Михеева ликвидировать. Но не тайно, а осудив его сначала перед всей деревней.
Так было и сделано.
Из Надозерья, уничтожив предателя, партизаны пошли в деревню Мосты, где, по данным связных, фашисты будут собирать налоги с населения и на пять часов назначили сход, чтобы выбрать нового старосту. Хотелось партизанам поспеть к столь «знаменательному событию» и, как потешались Екимов с Богдановым, «подать за господина старосту свой голос».
Леня Богданов в лесу вызвался идти первым, хотя Козаров уже дважды менял людей в головной походной заставе.
— Меня оставьте! — каждый раз просил он Николая Васильевича. — У меня же разряд, я всегда лыжню прокладывал…
И он, цепко вглядываясь, шел от дерева к дереву, от куста к кусту, приминая мягкий лесной снег.
Началось мелколесье. Посаженные в начале тридцатых годов сосенки были еще тонковаты, но густы, аккуратные рядки их образовывали узкие прямые коридорчики. Рядки тянулись далеко, приземистые, припудренные снежком деревца казались Богданову бабами в старинных широких сарафанах. Вот сейчас нарушат свой строй, закружатся, поплывут в хороводе…
В конце коридорчика он остановился. За сосняком начиналась пологая равнина, виднелись за щетинистым красноталом изгиб реки Желчи, полуразломанный амбар заброшенного хутора Янсон, воронка глиняного карьера. Между карьером и амбаром, за кучами земли, метнулась какая-то тень. «Лиса, наверное», — подумал Богданов, но тем не менее подал сигнал опасности. Подошли Козаров и Екимов. Посмотрели, посоветовались.
— Здесь лучшее место для перехода реки, — сказал Николай