А сегодня вдруг захотелось что-то в себе изменить. Может, накраситься ярче? Зеленые тени по векам растушевать…
Потянулась рукой к Машкиным коробочкам с косметикой – ага, вот они, тени. Нет, зеленые не надо. Лучше эти, бежево-золотистые. Наверное, ей пойдет. Машка как-то обмолвилась, что у нее совершенно необыкновенный цвет глаз – бирюзовый… Еще посетовала, что ей самой такой цвет глаз от матери не достался, а достался отцовский, темно-серый.
Неумелой рукой растушевала тени по векам, густо накрасила ресницы, широкой кисточкой прошлась по скулам, наложив румяна. Потом накрасила яркой помадой губы, стянула их смешным бантиком. Отстранилась от зеркала, глянула на себя, будто со стороны… И рассмеялась тихо, махнув на свое отражение рукой. Здравствуйте, кукла Лиза. Нет, смешно это все, непривычно. Надо умыться. Лучше уж так, как всегда, в привычном минимализме. Тем более не совращать же она Жениного отца идет, а просто увидеть… Просто поговорить… Если удастся, конечно. Может, он и не захочет поговорить? Может, у него вчера неосознанный порыв был, а сегодня все забылось, развеялось? Да и вообще – его днем может не оказаться дома… Мало ли, какие у человека дела?
Дверь ей открыл Саша. Улыбнулся, чуть дрогнул бровями в радостном удивлении. По крайней мере, ей показалось, что в радостном.
– Здравствуйте, Лиза!
– Да, здравствуйте… Вы извините, что я днем пришла, у меня немного обстоятельства изменились.
– Да, конечно… Проходите, Лиза, я сейчас маму предупрежу. Она, кажется, спать собралась после обеда.
Затолклись неловко в прихожей, будто смутились совместным присутствием в небольшом пространстве. И, как давеча, вздрогнули от старухиного зычного голоса, прилетевшего из спальни:
– Кто там пришел, Александр? С кем ты там беседуешь?
– Это я, Ангелина Макаровна… Я, Лиза. Сейчас я вам укол сделаю.
Старуха возлежала в своих пухлых подушках, глядела на нее сонными блеклыми глазами. Потом произнесла ворчливо:
– А чего так рано пришла? Вчера говорила – вечером…
– Так получилось, извините. Вечером у меня дежурство в больнице, пришлось подмениться.
– А… Ну, давай поскорее, а то я спать собралась.
– Да, я быстро…
Поставив укол, на цыпочках вышла из спальни, плотно прикрыв за собой дверь. Саша выглянул из кухни, предложил шепотом:
– Лиза, кофе хотите?
Улыбнулась, пожала плечами, оглянулась на дверь, откуда уже доносилось мощное старухино похрапывание. Саша тоже застыл в дверях, прислушиваясь.
– Спит… – произнес неуверенно, глядя на нее.
– Ага, спит… – эхом повторила она за ним, снова неловко улыбнувшись.
– Так кофе хотите?
– Не знаю… А вдруг мы вашу маму разбудим?
– Да? Ну, в общем… А может, мы… Мы просто погуляем немного? Знаете, очень на свежий воздух хочется. Или вы торопитесь, Лиза?
– Нет… Нет, что вы. Я никуда не тороплюсь. Я до вечера совершенно свободна.
– Ну, вот и отлично… Идемте?
– Да…
Вышли из квартиры на цыпочках, как воры, Саша осторожно провернул ключ в замке. Быстро спустились вниз по лестнице, будто боялись, что их окликнут. А уже на улице снова смутились, молча пошли рядом. Наконец Саша прервал это неловкое молчание, заговорил осторожно, даже слегка насмешливо:
– Я, наверное, напугал вас вчера…
– Да чем же? Ничуть вы меня не напугали! Наоборот…
– Что – наоборот?
– Ну, то есть… Я с удовольствием и дальше вас бы послушала. Знаете, я даже запомнила вашу последнюю фразу – про бойца. Вы так о себе сказали – я никогда не хотел быть бойцом…
– Да? Вы запомнили?
– Да. Именно так. Я запомнила.
– Хм…
Он снова замолчал, молчал долго, а потом заговорил внезапно, очень быстро, в волнении проглатывая концы слов:
– …Да, не хотел. Наверное, это подсознание подсказывало. Что-то вроде спасительного инстинкта, когда опасливо бережешь силы, не желая тратить их на войну… А по сути числишься слабаком, ни к чему не пригодным в этой жизни! Не знаю, почему мне именно вам хочется это объяснить, хоть убейте меня, не знаю! Я долго думал вчера… Я и правда не знаю, Лиза! Мне почему-то очень захотелось, чтобы вы меня поняли! Именно – вы…
– Да, спасибо… – нервно сглотнула она дурацкое, некстати произнесенное слово. И продолжила уже немного увереннее: – Да, говорите, пожалуйста, мне очень, очень интересно! Я, кажется, даже понимаю, о чем вы…
– Да я о себе в первую очередь! Я просто пытаюсь, как бы это сказать… Реабилитироваться в ваших глазах, что ли… Знаете, в человеке заложено не так уж много эмоционального потенциала, как ему кажется. Ничто ниоткуда не добавляется, все вертится внутри, перетекает из одного состояния в другое. И выбор бывает невелик – или ты на внешнюю войну тратишься, или внутреннее, свое, богом данное, сохраняешь в целостности… Может, это неправильно, конечно. Может, и впрямь достойно осуждения…
– Да с чего вы взяли, что я вас осуждаю, что вы! Я… Я просто слушаю…
Ее голос прошелестел так тихо, что он, наверное, и не услышал.
– Знаете, сейчас в человеческих отношениях на первое место вышло такое понятие, как инерционное хамство. Оно – как показатель прямой успешности, если хотите… Главное, умей нахамить прямо или косвенно, цинично или вежливо, очень серьезно или чуть насмешливо, исподволь или прямо в лоб – неважно. Умей нанести удар первым. Умей подавить волю того, с кем рядом живешь, и неважно, кто это будет – дети, супруг, случайный попутчик в транспорте или коллеги по работе… Если ты все это умеешь, значит, ты сильный, ты можешь многого в жизни достичь. Даже не можешь, а обязан достичь. Иначе ты несостоятелен, как личность, и твоя душевная начинка, твой внутренний мир, какой есть, без войны, становится всего лишь объектом для раздражения, в лучшем случае – для снисходительности… Но что делать, если ты все равно не хочешь, не можешь тратиться на войну, то есть взращивать в себе ответное хамство? Если знаешь, какими душевными силами надо для него пожертвовать…
Он замолчал так же внезапно, как и заговорил. Медленно повернулся, глянул на нее виновато, немного настороженно. Будто боялся увидеть ее лицо. А у нее вдруг сердце зашлось от этого взгляда… Отчаянного и в то же время очень доверчивого.
– Простите, Лиза. Еще раз повторюсь – я и сам не знаю, почему я все это говорю именно вам… Сам не знаю, честное слово.
– Зато я знаю, Саша. Вы все это проговорили именно мне, потому что… Потому что я вас понимаю. Может, как никто другой понимаю. От первого до последнего слова.
– Правда? Вы… действительно меня понимаете?
– Да. Потому что я тоже так думаю. Правда, мне бы не удалось так ясно облечь свои мысли в слова… и тем не менее. Я такая же, как вы, Саша, мы люди одной природы… И я тоже не знаю, зачем вам сейчас в этом признаюсь.