Зайдя в дом, сразу плюхнулась на диван, вперившись взглядом в выступы балок на потолке. Мне было о чем подумать. Но выстроить и упорядочить свои размышления не получалось. Мысли метались по замкнутому кругу, перескакивая с одного события на другое: облик Гуська на фотке тут же сменялся злобным шипением его дочери, взгляд Андрея, полный грусти и растерянности, мои дрожащие руки на клавиатуре компьютера, черный обелиск с застывшей улыбкой Олега, глаза странника….Дед Евстафий! Тетя Катя!….
Я резко вскочила на ноги. Надо же, забыла! Ведь она просила зайти!
Захлопнув за собой калитку, почти бегом бросилась в сторону соседского двора.
Подойдя ближе, разглядела тетю Катю, поправлявшую огуречные плети.
— День добрый! — я положила руки на заборную перекладину.
— Добрый, девочка, добрый… Заходи, не стой за калиткой. Огурчиков нарву, помидорчиков… Да ты ведь отца-то моего ещё ни разу не помянула, а я с утра пирог с малиной испекла.
— С посыпушкой?
— А как же! С ней. Как тебе нравится…
— Ваш фирменный, — улыбнулась я.
— Идем, не стесняйся. Помянуть положено Евстафия-то Игнатьевича…
— А ты у отца на особом счету была, моя девочка. Виду не показывал, да только всё я видела… Проходи. — она гостеприимно распахнула передо мною дверь.
— Показалось Вам, тетя Кать. Просто по-соседски…
— Просто по-соседски не просят перед смертью кое-что передать.
— О чем это Вы?
— Покажу… Только, чур, сначала покойного помянем, а уж потом и за мирское… — бросила она на ходу, направляясь в кухню.
Я осмотрелась — икона Богородицы в переднем углу с горевшей перед ней лампадой, стакан воды накрытый кусочком хлеба посреди стола да завешенные зеркала. В доме было тихо и прохладно. Легкий ветерок сквозь открытое окно слегка колыхал задернутые занавески.
— Садись за стол. — скомандовала тетя Катя, вынося на блюде нарезанный кусочками малиновый пирог. Не успела оглянуться, а на столе уже тарелка с салатом, ломтики сыра на блюдечке, распечатанная бутылка водки и две рюмки.
— Вот, как говорится, чем богаты…. Выпьешь со мной?
— Не откажусь…
— Вот и ладненько. — она заполнила до краев обе рюмки. — Кушай сыр, салатик, потом пирожок с компотом.
Пододвинув табурет, села рядом, широко перекрестилась, глядя на образа:
— Царствие тебе небесное, папа. Прости, если что не так было, жизнь прожить- не поле перейти… Пусть земля….- и залпом выпила, закусывая корочкой деревенского хлеба.
Молча закончили поминальную трапезу, лишь изредка перебросившись парой ничего не значащих фраз.
Тетя Катя протянула мне полотенце:
— Вытри-ка пока руки, а я принесу, что отец тебе оставил.
Она удалилась в спальню и вскоре вернулась, неся в руках нечто, завернутое в старую тряпицу.
— Поди сюда… — позвала. — Садись.
Я села на диван, а тетя Катя пододвинула табурет вплотную к моим коленям и положила на него сверток.
— Вот! Богом клянусь, не смотрела. Бери… Можешь не показывать- не обижусь.
— Покажу непременно. Ваш отец оставил…
Я, как завороженная, протянула руку, слегка касаясь пальцами ветхой ткани. Рука чуть заметно дрогнула — прикосновение к иному миру…
— Он об этом дня за три до смерти заговорил. — Екатерина Евстафьевна кивком указала на сверток. — "Ты, — говорит, — Катерина, не почти за труд, слазь-ка в подпол. Там слева у балки в ворохе опилок поклажу я схоронил. Думал, не пригодится никому, ан, нет, — он повернул голову к окну и взглядом-то в сторону вашего дома. Я сразу и не догадалась. — Не для тебя это и не внукам моим, — говорит. — Отдашь, что найдешь барышне, соседке нашей…. Поняла? Ступай теперь, ступай…"
Залезла в подпол, едва отыскала, вернулась, положила на табурет в изголовье. Он даже руки не протянул, чтобы развернуть и показать.
" Под кровать все положи, а как унесут меня, отдай ей. Только не забудь, Катерина!" И больше о свертке ни слова.
Она положила на него руку:
— Вот. Как просил, так и сделала. Забирай.
— Спасибо… — прошептала я, вспоминая, как уехала в прошлый раз впопыхах, даже не попрощавшись, уверенная, что, вернувшись, застану старика на прежнем месте.
Смахнув навернувшуюся слезу, начала разворачивать сверток.
От тряпок и пожелтевшей бумаги пахло временем- особый запах, присущий старым вещам.
Наконец, в моих руках оказалось полотно, свернутое в трубочку.
Картина? Похоже на то.
Осторожно отогнув верхний край, я начала разворачивать полотно, дрожа от предвкушения. Тетя Катя напряженно следила за моими действиями.
Застыв в изумлении, я держала картину за верхние и нижние края.
Это была она, Екатерина Зотова, вне всякого сомнения. Иначе бы дед Евстафий не передал её мне.
"Да я и сам, глядя на тебя, всё её вспоминаю…"- припомнились слова старика.
"Он хоть и холуй, да талант у него к ваянию был, картины его уж больно хороши, особливо…"
Теперь понятно, откуда у Евстафия Игнатьевича картина. Столько лет прожила втайне ото всех рядом с ним Екатерина Зотова, увековеченная рукой его деда!
Давно отзвучавшее эхо прошлого вернулась, отдаваясь в моей душе тихой ностальгией.
Откуда вдруг это нахлынувшее невзначай чувство? Что связывало меня с далекой, загадочной Екатериной, почему магия былого, не отпускавшая деда Евстафия, теперь завладела и мной?
Я смотрела на полотно, пытаясь отыскать ответы на мучавшие меня вопросы.
Подпись художника отсутствует, однако, исполнение мастерское. Екатерина в своем саду на фоне роз, лилий, желтых бархатцев.
Легкое белое платье, неуловимо подчеркивающее достоинства статной фигуры, русые волосы небрежно собраны на затылке розового шелка лентой. Именно шелка, художник удивительно тонко передал эту небольшую деталь. Кремовая шаль, расшитая темно-красными розами, с кистями, почти касающимися земли, небрежно наброшена на плечи. На полусогнутую руку упал только что собранный букет.
Тетя Катя, приобняв меня, тихонько охнула:
— Девонька моя, если бы не платье….
— Платье? — отозвалась я, вглядываясь в лицо Екатерины, пытаясь определить цвет её глаз, изгиб губ, форму бровей. Сомнений быть не могло- мы схожи, словно сестры.
— Теперь понятно, почему Евстафий Игнатьевич относился ко мне по-особому… — прошептала я.
— А я — то, дура, все отцовы россказни за блажь принимала. Да и как было не принять! Его тогда и на свете не было. Дед его барышню-то видел… Слыхивала, что художником был, вот и увековечил красавицу. Не знала, что и отцу довелось на неё полюбоваться, а теперь вот и нам с тобой…