Читать интересную книгу Секретное досье - Лен Дейтон

Я хотел верить этому. Помню, как Джин охлаждала пыл Долби, хотя только выиграла бы, соглашаясь с ним. Возможно, однако, они уже пришли к соглашению на мой счет, и она одергивала его в моем присутствии, чтобы смягчить меня. Я помнил запах ее волос и мягкое тепло тела. И, назло Долби, притворялись, что шепчемся. Я помнил, как она выразила озабоченность насчет Скакуна и Барни. Я помнил ее пальцы с красными ногтями на своей руке, когда она спросила, понятна ли мне их позиция и то, что они сказали. И я помнил, что ничегошеньки ей не сказал.

Сборное здание офицерской столовой располагалось рядом с территорией администрации. Фасад был украшен искусственными цветочками в форме эмблемы того подразделения, которое ее возводило. «Сейчас вы зарабатываете несварение благодаря армейскому подразделению кейтеринга». Когда я вошел, в лицо мне ударил горячий воздух, насыщенный запахом барбекю и курицы.

Далее все было прохладно и тихо. Длинные белые столы, накрытые крахмальными скатертями, кувшины, наполненные водой со льдом, звенели, как верхние ноты ксилофона. Нержавеющая сталь, негромкий гул серьезных мужских разговоров, гудение кондиционеров. Это была реальность, это был мир – не сцена за окном; это было ложью.

Вишисуаз оказался щедро сдобрен свежими сливками, сквозь которые проступал ускользающий вкус лука-порея, сладкий и грубый, суп был холодным и не слишком густым. Стейк – нежным и кроваво-красным, с темной корочкой запекшихся соков и с гарниром из верхушек спаржи и pomme allumettes [22] . Кофе подали с клубничным слоеным тортом. Я съел его весь, выпил слабый кофе, откинулся на стуле и закурил «Галуаз блю». Маловероятно, чтобы за мое отступничество со мной разделались путем отравления.

20

Водолей (20 января – 19 февраля). Действия ваших друзей могут показаться странными, но помните, что ваше дурное настроение может на них повлиять.

Офицерская столовая была длинным зданием, сборным, как всё на Токве, и одноэтажным. Я прошел через ресторан – мимо простых накрахмаленных рубашек, единообразных коротких причесок. Обрывки немецких и фрагменты отрывистых венгерских фраз нитями паутины ложились на рубленую гарвардскую речь и растянутые гласные мужчин, так долго пробывших в Окридже, что он стал их постоянным домом. Я двигался медленно, прислушиваясь всем своим существом. Никто не проследил за мной взглядом, когда я вышел в салон, заставленный стульями, на мрачный трубчатый каркас которых были надеты толстые пластмассовые сиденья в цветочек, безжалостно неудобные. У окна я увидел Джин; на нее тесным боевым порядком шла группа летчиков. Я обратил на них внимание в баре накануне вечером, зная, что это ведущие экипажи САК – Стратегического авиационного командования. Именно ведущие экипажи имели наивысшие показатели в бомбометании и навигации. Становясь ведущим экипажем, они получали повышение в звании, а значит, эти ребята были майорами и подполковниками. Один из экзаменов, который они сдавали дважды в год, включал в себя заучивание наизусть одного полного целевого инструктажа. Завалив экзамен, они возвращались к своему прежнему званию. В 1944 году проверка была сложной, но при Б-52 с восемью двигателями и скоростью 600 км/час, требующим перед взлетом тридцатиминутной проверки по внутренней связи, это стало космической задачей! Встреча с авиадозаправщиком, команда которого, можно надеяться, была столь же умелой в навигации, дозаправка в воздухе при движении на скорости сваливания всего в трех футах за дозаправщиком, а затем полет до города, известного только по фотографиям, и сброс термоядерной бомбы – все это было испытанием математических навыков, быстроты, памяти и уверенности в точности суждений своих руководителей, не имевшим себе равных со времен Миланского эдикта Константина, по которому христиан перестали выводить на арену вместе со львами. Советское воздушное пространство часто нарушалось в то время, когда ожидались взрывы или пуски ракет. Эти люди из САК должны были наблюдать за нынешним взрывом с воздуха для сравнения. Узнав о том, какие советские наземные цели выучили эти экипажи из трех человек, мы получили бы очень ценный «разведывательный результат». Шансы, что Джин удастся выудить из них такие сведения, были слабыми, но я сел через несколько кресел от нее и занялся старыми непроверенными счетами по представительским расходам и документами с отрывными копиями, которые Элис сунула в мой кейс в последний момент без моего ведома. Джин делала то, чему агентов-мужчин обучают. Большинство женщин проделывают это совершенно естественно. Она не участвовала в беседе, слушала и при необходимости направляла ее. Надеюсь, Джин не станет сидеть со странно застывшим взглядом, который появлялся у нее в минуты сосредоточения, потому что от этих ребят он не укрылся бы. Они, можно сказать, наперебой стремились перед ней высказаться.

– Да, сэр, – говорил лысеющий мужчина лет тридцати восьми, со слишком маленькими глазами, но крепким и загорелым подбородком.

– Но для меня Нью-Йорк – город. Мне нравится путешествовать, правда, но нельзя же просто болтаться по маленькому старому Нью-Йорку, парень!

– Нью-Йорк мне нравится, но я бы сказал, что он немного похож на Чикаго. Новый Орлеан – вот это город, вот это город!

– Значит, ты никогда не был в Париже, во Франции.

– Парле франсе. Я полгода прожил в Париже. Это последняя страна в мире, где женщины подчиняются мужчинам.

– То же самое и в Индии. Ты знаешь, что в Афганистане верблюд стоит дороже жены? Этот старик ехал верхом на своем верблюде. Я встречал его и раньше и знал, что он немного говорит по-английски. Я догнал его. У меня тогда был маленький красный английский «Эм-джи-эй», летал как птица. «Почему ты не подвезешь и свою жену, Чэс?» – спросил я. Мы все называли его Чэс. «Нет, рядом с аэродромом минные поля», – ответил он. «Значит, пусть твоя жена идет пешком?» И он ответил: «Да, это очень дорогой верблюд». Представляешь? Он сказал: «Это очень дорогой верблюд».

Высокий светловолосый майор разбавил свой напиток, плеснув в него воды со льдом.

– Милый друг, который был французом и знал о женщинах все…

– Ты знаешь, что он использует наихудшую в мире смесь?

Джин приоткрыла глаза на одну восьмую дюйма.

– Аляска – это самый большой штат. Спроси любого техасца. – Лысеющий засмеялся.

– А я скажу, что ответит тебе техасец – «нефть».

Майор, который знал о милом друге, возразил, подняв свой стакан:

– Видишь эту выпивку? Измеряя крепость этого напитка, ты учтешь лед? – Он помолчал. – Не учтешь. Так же и с Аляской. Она вся изо льда.

Дверь салона открылась, смешки оборвались; полный майор вопросительно оглядел комнату, темные очки делили его большое, круглое лицо пополам. Рядом с ним под прямыми, откровенно плотоядными взглядами такого количества опытных мужчин смущенно переминалась с ноги на ногу ладненькая девушка – армейский секретарь в рубашке и слаксах защитного цвета, сознательно подобранных примерно на размер меньше. В надежде разрядить сгустившуюся, как остывающая помадка, атмосферу вновь прибывший спросил, не видел ли кто-нибудь его штурмана. Никто не ответил, а кое-кто недобро усмехнулся, явно констатируя отчужденность, которую вызвал его светский успех. Он неловко развернулся в дверях, и кто-то дружелюбно произнес:

– Передай привет жене и детям.

Лысеющий, воспользовавшись паузой, продолжил:

– Мой папаша любил говорить: «Пей скотч чистым, добавь в рожь немного воды, бурбон, смешай с чем-нибудь крепким, с чем-нибудь по-настоящему крепким». – Он громко засмеялся. – С чем-нибудь по-настоящему крепким, – повторил он.

– Мне нравится Германия. Тамошняя еда нравится. И выпивка. Мне нравятся немецкие девушки.

– Я жил в Скандинавии.

– Это не одно и то же. В Скандинавии все другое.

– Я училась в школе в большом городе на севере Скандинавии, – сказала Джин, живо вступив в беседу, как и должен агент, и говоря правду, как следует агенту.

– В Нарвике, – сказал лысеющий. – Я очень хорошо его знаю. В прошлом году в это время я знал каждый бар в Нарвике. Так? – спросил он.

Джин кивнула.

– И сколько же их? Три? – спросил мужчина, который знал милого друга.

К тому времени как летчики покинули салон, попрощавшись и в разных выражениях пожелав друг другу удачи, я разобрался с большей частью счетов на ленту для пишущих машинок, на магнитофонную ленту и разнообразный ежедневный хлам. Джин подошла, встала позади меня и коснулась моей макушки. Неожиданная интимность физического контакта с ней так же поразила меня, как если бы Джин публично разделась. Когда она переместилась и села напротив, я изменил мнение о ее отношении ко мне. Ей не терпелось что-то сообщить мне, подбодрить.

Безусловная эффективность подбадривания не позволяла довериться ей. Возможно, она была моим Долобовски. Джин предложила мне одну из тех сигарет с ментолом, что отдают пятновыводителем. Я отказался.