Наконец пришел Межлаук. Как всегда свежевыбритый, одетый в новенький, хорошо сшитый костюм Межлаук резко отличался от нас, полурабочих, полувоенных, не знавших, что такое полный комплект новой одежды, и брившихся от случая к случаю.
— Товарищи, заседание партактива объявляю открытым. Слово для доклада предоставляется товарищу Межлауку! — выкрикнул обычную формулу Епанешников, уступая место докладчику.
— Товарищи, — начал Межлаук, — вы все, наверно, читали в «Правде» и «Известиях» о той дискуссии, которая сейчас происходит в Москве. Товарищ Троцкий вновь старается провести в партии свою идею «перманентной» революции, которую так четко раскритиковал в свое время товарищ Ленин. Сейчас в своей книге «Уроки Октября» Троцкий идет еще дальше. Он обвиняет партию во внутрипартийном зажиме, выдвигает теорию разделения партии, противопоставляя молодых старикам… — Межлаук говорил часа два. Говорил красиво, хорошо, связно, но было видно, что он говорил не свое, а повторял слышанное им в Москве.
— Троцкий добился новой дискуссии в коммунистической партии. Еще дискуссию 1921 года Ленин считал роскошью, которую позволила себе партия, а сейчас мы стоим перед новой роскошью. Троцкий, пользуясь временной болезнью Ленина, хочет внести раскол в мощную монолитную пролетарскую партию, но товарищи, верные последователи Ленина, Зиновьев, Каменев, Рыков и все остальные члены ЦК партии, решили еще раз дать с помощью всей партии отпор тенденциям троцкистов и, очистив свои ряды от сомневающихся, идти сомкнутыми рядами к мировой социальной революции, — закончил Межлаук.
Кругом аплодисменты. Повсюду сияют радостные лица, точно троцкизм уже разбит и мировая социальная революция установлена.
— А ведь товарищ Троцкий прав, говоря об отсутствии внутрипартийной демократии, — неожиданно для всех спокойным голосом сказал Мамаев, едва стихли хлопки, — вот хотя бы возьмем сегодняшнее собрание. Товарищ Епанешников собрал секретарей ячеек, то есть тех же аппаратчиков, и хочет…
— Товарищ Мамаев, — прервал его секретарь, — вам не давали слова.
— Ну, так дайте слово. В чем же дело? — спросил, улыбаясь, Мамаев.
— Слово будет даваться в порядке записи желающих. Есть товарищи, желающие высказаться по докладу товарища Межлаука? — обратился Епанешников к собранию.
Желающих говорить было много. Собрание продолжалось около трех часов. Наконец приступили к голосованию резолюции, предложенной Межлауком, осуждавшим позицию Троцкого. Мамаев был против, четверо воздержались. Остальные единогласно голосовали за резолюцию, причем каждый старался, чтобы его высоко поднятую руку заметил член ЦК Межлаук и оценил его правоверность.
— Так вот, товарищ, — инструктировал после заседания каждого из секретарей ячеек Епанешников, — завтра резолюция партактива будет опубликована в «Туркестанской правде», а затем нужно полностью провести эту резолюцию на ближайшем собрании по ячейкам. Копии протоколов собраний срочно пришлите в горком.
Большая церковь, превращенная ныне в клуб войск и органов ОГПУ. Длинное квадратное помещение. Стены обиты длинными полосами красной материи, на которых лозунги. Местами висят плакаты и различные диаграммы. На сцене также плакаты и свернутые знамена. Сейчас там же стоят стол и несколько стульев для президиума собрания. Ниже стоят ряды длинных скамеек, теряющихся в глубине помещения. Все скамьи заняты красноармейцами и сотрудниками ОГПУ, сидящими вперемежку. Идет партийное собрание ячеек войск и органов ОГПУ. Председательское место занимает среднего роста полный мужчина с большим бледным, распухшим лицом и редкими вьющимися светлыми волосами. Это полномочный представитель ОГПУ в Средней Азии Бельский. Он бесконечно вертится на своем стуле, ибо у него ишиас. По сторонам от него сидят члены президиума. Слово для доклада о дискуссии предоставляется мне.
— Товарищи, — начал я свою речь и почти слово в слово повторил то, что я слышал на партактиве у Межлаука, разбавляя все это материалом из последних номеров столичных газет. Говорил я около часу, как и полагается приличному докладчику. Аудитория слушала меня не прерывая. Доклад свой я закончил также по трафарету — победным кличем.
— Кто хочет слово по докладу? — спросил председатель. Гробовое молчание.
— Есть вопросы к докладчику? — опять задал вопрос Бельский.
В дальнем углу поднялся начальник отдела по охране границ Коваленко. Коренастый украинец, с сиплым голосом, злоупотребляющий алкоголем. Он бывший анархист-коммунист из рабочих.
— У меня, собственно, такого рода вопрос. Вот докладчик нам здесь рассказывал целый час о том, что мы уже читали в газетах: что нужно бороться с Троцким и другими. А ни одного слова он не сказал, против чего, собственно, бороться. Какая программа у Троцкого? Чего он хочет? Мы ничего не знаем. Мы только слышали, что в Москве дискуссия с Троцким и с другими товарищами, которых мы хорошо знаем. Обвинять их в контрреволюции — абсурд. Значит, тут что-то другое. Так пусть нам расскажут подробно все «за» и «против», а там и мы выскажемся, — сказал Коваленко.
Собрание сразу загудело. Со всех сторон раздавались голоса: «Правильно, правильно».
После короткого совещания было решено собрать через два дня новое собрание и выставить докладчика, который бы доложил о точке зрения оппозиции.
Через два дня опять собрание в том же клубе. Только больше народу. Помещение набито битком. Много любопытных из беспартийных. Доклад о точке зрения оппозиции я поручил сделать одному из военкомов батальона Гусеву. Он невзрачного вида человек, никогда ничем особенно не интересовавшийся и редко выступавший на собраниях. Ничего особенного от него нельзя было ожидать.
Собрание было объявлено открытым, и слово предоставили Гусеву. Он начал тихо, запинаясь, цитировать мою речь на прошлом собрании. Затем, вытащив из-за пазухи шинели пачку московских газет, стал цитировать из них. Собрание скучало, и многие перестали слушать оратора. Но вдруг что стало с Гусевым? Он перешел на тему о позиции Троцкого. Он весь преобразился. Он, перестав заикаться и жестикулируя на сцене, говорил:
— Вот сейчас на этом собрании я буду говорить то, что думаю, и то, что чувствую, а завтра товарищ Бельский сошлет меня куда-нибудь к черту на кулички. И это вы, товарищи, называете внутрипартийной демократией? — говорил он. — Ведь каждый из вас знает, что если не угодишь начальству, то угодишь куда-нибудь подальше. А как вы это назовете, как не подхалимство? Чекисты — подхалимы! А почему такие завелись у нас? Благодаря тому, что в партийном аппарате укрепились чиновники-бюрократы. Нельзя слово пикнуть — выбросят из партии! — уже кричал он. — Где у нас равенство в единой коммунистической партии? На бумаге, в уставе партии. А на самом деле верхи и низы. Начальники и подчиненные. Верхи обросли на теплых местах и тянут к себе родственников, подхалимов, бюрократов. Везде и повсюду круговая порука. Рука руку моет. Только внутрипартийная демократия даст возможность проявить все недочеты нашей партии и избавиться от них.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});