— Успела. Даже больше, — ледяным тоном ответила я, и отстранилась от ее объятий. — Признайся, мое увольнение из больницы — твоих рук дело?
Саманта изменилась в лице. Но это было вовсе не раскаяние. Ее взгляд резко стал пугающе холодным, а уголки губ сместились буквально на миллиметр и сформировали нечто, похожее на улыбку.
— Присядем? — она приглашающе указала на кожаный диван.
Я прошла к нему, Саманта села напротив меня в кресло и, положив ногу на ногу, глубоко вздохнула.
— Да, это сделала я, — равнодушно сказала она. — Хочешь, чтобы я извинилась? Извини.
— Извини? — ошарашенно переспросила я. — И всё? Да ты хоть знаешь, что со мной творилось тогда? Я чувствовала себя никому не нужной, я ...
Саманта резко вскинула руку, призывая меня замолчать и, встав из кресла, принялась мерить шагами кабинет.
— Знаю, это не совсем честно с моей стороны, но у меня не было другого выбора. Я подозревала, что тебе не хватит смелости принять мое предложение и начать менять свою жизнь в лучшую сторону. Я знала, что тебя нужно подтолкнуть к правильному выбору. Разве ты не согласна?
— Нет! Это не правильный выбор, это...
— Ты знаешь слово нет? — резко развернулась она. — Тогда почему не воспользовалась им, когда я спрашивала у тебя: «Не желаешь прокатиться на яхте?», «Хочешь, я дам тебе в пользование свою машину?», «А вот тебе новые часы за тридцать тысяч баксов, нравятся?»
— крикнула она. — «Да!», «Да!», «Да!» и еще раз «Да!», отвечала ты! Купалась в роскоши, сорила деньгами налево и направо, и НИСКОЛЬКО НЕ ЖАЛЕЛА о том, что я вытащила тебя из ТВОЕГО БОЛОТА! Ты сама не раз говорила, что безумно рада, что снова стала красивой и что тебе наконец-то захотелось жить, Ангел, жить, а не выживать, бегая со шваброй по коридорам.
— И все же ты была не вправе за меня решать! — смело глядя в черные глаза, прикрикнула я. — Наша дружба началась с обмана, а я ненавижу, когда меня обманывают!
— Что, прости? — Саманта повернулась ко мне ухом и звонко рассмеялась. — Ненавидишь обман? И это говорит девушка, которая за последний год представлялась десятком разных имен?
Она медленно втянула в себя воздух, подошла ко мне и положив руку на плечо, заговорила примирительным тоном:
— Я прекрасно понимала, что сиротка из неблагополучного городка видела пальмы и океан только в кино. И пошла на обман, чтобы показать ей другую сторону жизни, — вздохнула она и похлопала по моему плечу. — Теперь посиди пару минут и подумай о том, где бы ты сейчас была, кто бы тебя окружал, и каким образом зарабатывала бы себе на жизнь. А я пока сварю кофе.
Саманта взяла чашки и вышла из кабинета. А вместе с ней помещение покинули все звуки и краски. Остался только приятный шлейф аромата ее воды и мои мысли.
Я откинулась на спинку дивана и, закрыв глаза, представила, что Саманты просто не было в моей жизни.
Я продолжала работать в больнице, мало отдыхала, ходила по городу тенью, пряча лицо, переживала из-за того, что меня бросил парень из-за уродливого шрама, и вбивала в свою голову, что о любви теперь не может быть и речи. Я бы копила деньги на памятник родителям, расплачивалась с долгами за коммуналку.
И, открыв глаза, подумала о том, что имела сейчас.
И чаша весов сдвинулась в сторону Америки.
Ведь помимо роскоши, которая окружала меня на протяжении года, я сделала счастливыми многих женщин, чьи мужья обтирали об них ноги. Да, возможно кто-то мог сказать, что я продавала свое тело за деньги, но это отнюдь совсем не так: я всего лишь пользовалась им, как инструментом, помогающим докопаться до правды.
А потом я поставила на весы Артема и чаша, которую я мысленно назвала «Россия» взлетела вверх.
Я бы никогда не встретила там такого мужчину. А даже если б и встретила, то он бы попросту не обратил на меня внимания.
— Я рада, что ты утерла нос своему бывшему, — оценила Саманта, когда во время полета я рассказывала ей о своем пребывании на родине.
Мы летели в холодную Канберру, столицу Австралии, где жил мой следующий объект.
Сказать по правде, когда Саманта прикрепила на магнитную доску его фото, меня даже передернуло: краснолицый, полный мужчина с противными прищуром, гадкой улыбкой и озерцом на голове.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Что такое, милая? — округлила глаза Саманта. — В нашем деле бывают не только молодые да жилистые, но и такие персонажи, как этот. Так что не криви личико. Вот Лиз была всеядной хищницей, — подмигнула она, и выдала мне полную информацию о пятидесятилетнем Билли Брауне.
Мы заселились в отеле неподалеку от аукционного дома, где вскоре пройдет продажа картин известных художников.
А дальше дело за малым:
— Двести пятьдесят! — выглядывая из-под широких полей черной шляпки, я подняла свой номерок.
— Двести семьдесят! — тут же отозвался Билли.
— Двести семьдесят раз, двести семьдесят два, двести семьдесят...
— Триста! — упрямо выкрикнула я.
Мой объект позеленел от злости.
Его женушка рассказала, что он большой поклонник *Герхарда Рихтера[и 1] , и, чего бы ему это ни стоило, он все равно выкупит его картину.
— Триста пятьдесят!
— Четыреста тысяч!
— Четыреста двадцать!
Пятьсот!
— Пятьсот пятьдесят! — раздраженно выкрикнул он.
Под гробовое молчание в зале на меня уставилось больше пяти десятков пар глаз.
Я театрально всхлипнула, рукой, облаченной в черную кружевную перчатку, достала из клатча платок и приложила его к уголкам глаз.
Все шло по сценарию: картина была продана Билли Брауну, а мое сердце было разбито вдребезги, потому что я мечтала подарить ее отцу, который, как и Браун, был поклонником творчества Рихтера.
А потом мне не составило труда столкнуться с ним в коридоре, поздравить с приобретением, еще раз пустить слезу, и в итоге быть прижатой к его груди.
А вечером того же дня он утешал меня в своем доме, пока его жена «отдыхала» в Майами, ожидая нас с вещдоком.
***
В сентябре, как и в последние две недели лета, шли тропические ливни с грозами. Мы редко выходили на яхте, почти не купались в океане, и зачастую кушали в закрытых ресторанах.
В последнее время Саманта и пара моих коучей заметили, что я стала через чур раздражительной. Они думали, что так на меня влияла погода и нехватка океанского воздуха.
Но я точно была уверена, что дело совсем в другом.
Тот, из-за которого я не находила себе места в последние два месяца жил в Джексонвилле. Я следила за его жизнью в соцсетях и в новостях, но было ощущение, что он как будто затаился. Залег на дно.
За два месяца ни одной свежей публикации в инстаграм и никаких новостей о их жизни с Скарлетт. У нее, кстати, тоже никакого движения в соцсетях. Если посмотреть, что почти все предыдущие ежедневные публикации были посвящены беременности, то теперь стоило ждать фото ее округлившегося живота, новой коляски, одежды для младенца, но и ее инстаграм тоже молчал.
Все это казалось очень странным. Ведь еще совсем недавно знаменитая парочка не сходила с полос газет...
Может, счастливые будущие родители коротали дни в каком-нибудь тихом, скрытом от репортерских глаз местечке на берегу океана? А может, они уже в Германии, где по словам Скарлетт они сбирались готовиться к родам и рожать?
Я ничего не знала об Артеме, но какие-то клетки моего мозга непрерывно думали о нем, где бы я ни была. Я вспоминала те счастливые пять дней, проведенных в его доме, прокручивала как на репите его приятный низкий голос, закрывала глаза и представляла его, когда добывала очередной вещдок в постели какого-нибудь миллионера.
Признаться честно, я пару раз заскакивала в бар на Линкольн Роуд. И оба раза заходила внутрь с замиранием сердца, наивно полагая, что он сидит у барной стойки и ждет, когда я приеду.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Глупая.
Наверняка он уже забыл, кто я и как выгляжу.
За эти два месяца я успела скататься на Бали и за пару дней охмурить молоденького музыканта, и в Сиэтл, где мне пришлось потратить почти три недели, чтобы затащить в постель сорокапятилетнего банкира.