Работа чекистов по разминированию Сталинграда получила высокую оценку командования Красной Армии. Ее по праву можно назвать подвигом.
Из старого блокнота
А. Я. МИТИН, подполковник в отставке
Было это в середине сентября 1942 года. Враг наступал. Наши воинские части устанавливали огневые точки и занимали оборону уже в непосредственной близости от завода. Над их боевыми порядками непрерывно висела авиация противника. На случай вынужденного отхода наших войск оперативная группа чекистов областного управления НКВД с помощью рабочих подготовила к взрыву наиболее важное оборудование завода, чтобы оно не досталось врагу. Подполковник Иван Ефимович Купцов, руководитель оперативной группы, собрал нас у конторы заводоуправления:
— Необходимо побывать в штабе 57-й армии, выяснить обстановку.
…Я отправился в штаб на огромном черном лимузине, который в мирное время использовался руководителями завода для торжественных выездов.
От заводской подстанции в сторону Сталгрэса шла прямая дорога, мощенная камнем, по которой наш лимузин катился хоть и не очень плавно, зато быстро. Вокруг стоял невообразимый грохот, но мы уже не обращали на него внимания, привыкнув к условиям фронтового города.
Вдруг я заметил, что впереди нас, по ходу машины, камни мостовой энергично подпрыгивают вверх. Казалось, что они танцуют. Заинтересованный, я спросил шофера:
— Отчего это камни затанцевали?
Шофер посмотрел на меня спокойно и снисходительно.
— Посмотрите вверх. Наш лимузин пытаются расстрелять мессершмитты. Во-о-он! Делают новый заход, видимо, приняли нас за очень важных персон.
Самолеты приблизились, и снова камни мостовой впереди нашей машины пустились в пляс под пулеметными очередями.
Только теперь я понял, какую допустил оплошность, решив воспользоваться для поездки этим огромным черным лимузином.
Я приказал шоферу загнать машину в один из переулков поселка имени Сакко и Ванцетти и укрыть ее под деревьями, чтобы не навести немецкую авиацию на штаб армии. Выполнять задание я отправился пешком.
…Распоряжения взорвать завод, к счастью, так и не последовало. Стойкость и мужество советских воинов опрокинули все расчеты врага на молниеносный захват города.
* * *
Наши войска наступали, и настроение у всех у нас было радостное, приподнятое.
В один из таких дней мы получили срочное донесение от нашего разведчика. Он сообщил, что со стороны села Ивановка к Красноармейску движется небольшая колонна вражеских солдат. Рассмотреть ее как следует из-за плохой видимости (погода выдалась пасмурной) разведчик не смог.
— Сходи и проверь, что это за войско, — предложил мне начальник опергруппы И. Е. Купцов.
Когда я подошел поближе к колонне, то без труда рассмотрел: это были румынские солдаты и офицеры в своих высоких меховых шапках. Мне показалось, что они кого-то ведут впереди себя. Этот «кто-то» с трудом переставляет ноги, утопая в снежной целине. «Что за чертовщина?» — недоумевал я.
Я не знал, есть у румын оружие или нет. Если есть, то укрыться мне в чистом поле все равно негде, угостить меня пулей они могут в любую минуту. Поэтому я с одним пистолетом в руках пошел навстречу колонне.
Через несколько минут я уже знал, в чем дело.
…Раненный в плечо и наскоро перевязанный красноармеец сгоряча вызвался сопровождать с переднего края в тыл группу плененных и разоруженных румын. Дорогой он ослабел, видимо, все-таки потерял немало крови, и уже не мог самостоятельно идти. Голова его поникла, на груди болтался автомат с полным диском. Пленные румыны вели красноармейца под руки во главе колонны. Вели бережно, время от времени останавливаясь, чтобы дать раненому передышку.
Он был для них как бы живым пропуском в плен. А плен означал жизнь…
* * *
Из толпы пленных немцев, обросших, закутанных во всевозможное тряпье, вышел молодой солдат и молча протянул ко мне окровавленные руки. Пальцев не было видно. Руки представляли из себя сплошную массу красного гноящегося мяса. Страдальческое выражение лица солдата говорило о мучительной боли. Он смотрел на меня с немой мольбой.
— Что он просит? — спросил я переводчика.
— Пленные гонят его от себя из-за больных рук, и он не знает, что ему делать, — ответил переводчик, выслушав сбивчивый бессвязный рассказ немца.
— А что у него с руками?
— Во время нашего артиллерийского налета был засыпан в траншее землей, а руки остались снаружи. Обморозил, — пояснил переводчик.
Я вызвал нашего врача и попросил его срочно оказать немцу необходимую помощь.
Узнав о моем распоряжении, немец стал благодарить меня. Морщась от боли, он жаловался на суровую русскую зиму.
Я выслушал слезливую речь «завоевателя» и попросил переводчика:
— Скажите ему, что не русская зима виновата. Виновата война, в которую втянул его, одурачив, Гитлер.
Молодой немец согласно закивал головой и, сопровождаемый санитарами, поспешил вслед за врачом.
* * *
На нашей улице — праздник. Гитлеровская группировка под Сталинградом полностью разгромлена.
По дороге на Красноармейск сплошным потоком идут колонны пленных немцев. Вид у них далеко не такой бравый, спесь, с которой они лезли к Сталинграду в августовские и сентябрьские дни 1942 года, давно слетела с них под русской сталью.
Работники одного из лагерей для военнопленных пригласили меня присутствовать при приеме очередной партии пленных гитлеровцев.
Немцам было приказано сдать все острые и режущие предметы, которые могли быть использованы как оружие: ножи, финки, бритвы и т. п. Для этого посредине лагерного двора был поставлен огромный ящик, в который гитлеровцы и должны были бросать все вышеуказанные предметы.
В ящик десятками, сотнями полетели ножи и бритвы. Кто-то из пленных сорвал с себя Железный крест и другие награды и тоже швырнул их в ящик. Его примеру последовали другие. И вот уже в ящик полетели, звеня, ордена, медали. За ними последовали книжки и брошюры с портретом Гитлера. Видимо, пленные сообразили, что им ни к чему теперь таскать с собой всю эту макулатуру.
— Вот видите, — обратился ко мне работник лагеря Александров, — и обожаемый немцами фюрер тоже «сыграл» в ящик.
— Потерял, значит, доверие, не нужен больше, — рассмеялись мы.
Где же фельдмаршал?
Н. ВАСИЛЬЕВ, А. ГОВОРОВ, военные журналисты
Абвер торопится…Огромный город, весь истерзанный и израненный, но не сломленный, ставший символом стойкости и несгибаемого мужества советских людей, медленно возвращался к жизни. После окончания великой битвы каждый день на его улицах появлялись новые жители. Они шли из-за Волги, таща на санках скудные пожитки. Их не пугали развалины, обгоревшие коробки зданий с пустыми глазницами окон и еще дымящиеся пепелища. Все преображалось там, где они останавливались, к чему прикладывали свои руки.
Майор Устинов ежедневно ощущал эти перемены. Возвращаясь из лагерей военнопленных, где допрашивал офицеров и солдат, причастных к деятельности гитлеровской разведки, он замечал новые, только что застекленные окна домов или наспех написанные вывески булочных и магазинов, разместившихся в подвалах. Это были первые «островки» жизни. В основном же, куда ни кинь взгляд, — горы битого кирпича.
Самые сильные разрушения майор видел, пожалуй, в районе тракторного завода. Завод выглядел мертвым гигантом. Цехи представляли груды искореженного металла, бетона и штукатурки. И только на площади перед заводом стояла чудом уцелевшая величественная скульптура Ф. Э. Дзержинского. Она была почти не тронута пулями и осколками снарядов. В этом было что-то символичное.
Устинов жил в холодном, неуютном доме, у которого одна стена треснула от разрыва бомбы. Маленькая комната служила ему спальней и кабинетом. Но он и ею был доволен. Всю осень и зиму майор провел за Волгой в землянках. А здесь все же настоящий дом с крышей.
Однажды поздно ночью его вызвали к генералу. Генерал сидел за столом, накинув на плечи полушубок и зажав ладонями алюминиевую кружку с горячим чаем.
— Только что звонили из Москвы, — сказал он. — Нас предупреждают о том, что в последнее время гитлеровская разведка усиленно ищет место, где находится Паулюс. Как вы полагаете, зачем бы это?
— Наверное, выкрасть хотят? — вслух предположил Устинов.
— Вот именно. Он нужен Гитлеру живым или мертвым. Для престижа.
В Германии был объявлен траур. По приказу Гитлера немцы оплакивали уничтоженную советскими войсками 6-ю армию. Появление же в Берлине живого Паулюса, ее командующего, наверное, смягчило бы горечь поражения. На фельдмаршала можно было бы взвалить и всю вину за катастрофу под Сталинградом…