Читать интересную книгу Своя радуга - Лев Соколов

Командир держал связь с соседями, особенно часто связывался с компаниями, которые действовали в соприкосновении с русскими на плацдарме, и с минометчиками. Но и о пулемете в тылу он не забывал. Дело шло уже к вечеру. А ему все еще не сказали по поводу пулемета ничего утешительного.

Андрей снова посмотрел через прорезь броенщитка. Немцы откатились. Обманули дурака, на четыре кулака. Всего-то и надо было, что прекратить стрелять в ходе атаки. Немцы решили, что пулеметчик убит, или сам пулемет заклинило, и пошли на рывок. Тут Андрей и показал им, что пулемет еще жив, а Фима строчил из автомата, и кидал гранаты. Это была последняя лента. Павлюченкова счастливая. Спасибо тебе, Василь… Андрей ласково погладил пулемет по крышке короба. Кожух и щиток пулемета напоминали решето. Ничего. Какое-то время у немцев уйдет, чтобы сообразить что теперь пулемет замолк взаправду. Так, что там у нас отсталость? Два рожка к ППШ и три гранаты… Он склонился к Ефиму. Не понимаю, Фима. Ты сипишь, а я не понимаю, и карандаша с бумагой у меня нет… Сжатый кулак? Но пасаран? Да Фима, мы еще дадим прикурить немчуре. Ты не вставай, посиди пока. Попоить бы тебя… Я и сам хочу, да нечего. Присядь, а я покараулю.

Часть русских сил форсировавших реку отступила на исходные рубежи. Но десант что перебрался, вгрызься в землю как клещ, и яростно огрызался, даром что сидел в огневом мешке. Оберстлёйтнант доложил об этом начальству, и получил категорический приказ покончить с десантом до вечера. Взбодренный начальством, командир позвонил в и уточнил что там наконец с наглым русским пулеметом? Сколько же можно возится с одной огневой точкой, отрезанной от снабжения и не обеспеченной флангами? Я не хуже вашего знаю, гауптманн, что позицию пулмета трудно захватить, пока он не подавлен. Пошлите людей в обход. Я знаю, что местность открытая, и им придется сделать долгий крюк. Если бы вы послали их сразу, они уже дошли.

Немцы подступали перекатами. Андрей стрелял из автомата, скупо, очередями по два-три патрона. Позади за спиной так же скаредно трещал автомат Фимы. Это была уже не та сила огня, которая могла остановить атаку. Немцы вскакивали делали бросок, а Андрей даже не всегда успевал выстрелить. За несколько сотен метров какой-то немец удивительно метко умудрился забросить к ним в окоп гранту из надствольной мортирки. Но та зарылась между двух пластов дерна в развороченном бруствере и дала камуфлет. Немцы были все ближе. Андрей смог уловить одного, в тот момент когда тот вставал для рывка, взял на мушку и дал очередь, – то ли попал, то ли немец сам вжался обратно. Он перевел прицел на другого, и тут его тело в районе правой ключицы онемело, да так неожиданно, что автомат вырвался из руки, и упал на бруствер. Андрей повалился на дно окопа, осев спиной по его стене. Он попытался встать, но тело начисто не слушалось, он даже голову не мог поднять. И потому видел перед собой только дно окопа, – пустые патронные коробки, стрелянные гильзы, скрюченного у дальней стенки тело Бекти, и Фимины стоптанные сапоги. Наверху автомат Фимы дал длинную очередь – уже явно не экономя патроны. Сапоги Фимы перетоптались, – развернулся на сто восемьдесят и снова дал длинную, – вниз полетели гильзы. – Угоститесь гниды!.. – А потом, стукнувшись о стенку окопа и отскочив рядом с Андреем упала граната. Андрей завыл и неимоверным усилием, таким что у него слезы навернулись на глаза смог поднять левую руку и протянуть её к дымящейся "колотушке". Но тело не шло за рукой, он сполз на бок, и все тянул руку, – даже когда сверху в окоп упало еще две гранты. Он тянул руку, потому что был еще жив, потому что еще боролся.

Он тянул руку, когда граната расцвела ему в лицо.

***

Пролог пятый.2020-й Станислав.

Вверх-вниз, вверх-вниз. Хуже нет, чем ходить по такой пересеченной местности. Сопки. Да еще густо заросшие лесом. Ели с многометровыми размашистыми лапами, укрытые темно-зеленой хвойной опушкой. Стоят нескончаемыми рядами, закрывают небо. Под елями темно, сумрачно даже днем. Лучи солнца пробившиеся сквозь кроны пятнают заросшую мхом землю редкими светлыми пятнами. Этот сумрак губит нижние ветви деревьев, им не хватает солнца, они сохнут, теряют хвою, наконец отмирают, как и все что утратило пользу. Часть этих ветвей отваливается и устилает землю. Часть продолжает держаться на деревьях, переплетаясь в мертвую сухую завесу. Ходить в такой глухомани трудно даже туристам. Еще хуже – разведывательной группе, которой нужно сохранять тишину. Иди приходиться медленно, продавливаясь сквозь переплетение ветвей, отводя их с пути руками, стараясь не перейти ту грань, когда суха ветвь не выдержит давления и переломится с сухим громкими хрустом. Такой же хруст может издать и ветвь лежащая на земле, под неосторожным ботинком. Допускать этого шума никак нельзя. Но поход выматывает, усталость провоцирует на ошибки, и нужна хорошая школа, чтобы не тебя не забрала монотонная тупость ходьбы, чтобы сохранить резкость восприятия.

Их было шестеро. Лоцман, Кол, Совок, Тушкан, Черкес, Бояр.Кол, был главным в группе, он им и назначил позывные. Обозначив Стаса как "бояра" Кол тогда незаметно и не меняясь в лице ему подмигнул, стервец. "Кол", а на самом деле, в миру, Николай Одинцов, был единственным из шестерых, кого Стас знал до этого выхода. Хорошо знал. Они были однокашниками, и служить попали в одну часть, и потом соперничали став командирами групп, – чья лучше. Потом судьба развела. Это все было до начала бардака… Когда-то в младые годы юности, курсант Станислав Дымов неосторожно сообщил товарищам, что он из потомственной военной семьи, это никого не удивило, – шли продолжить династию многие. Но когда в ответ на расспросы он довел родословную до предков служивших еще при Александре-Освободителе, это вызвало среди товарищей оживление, были упомянуты "господа-офицеры, голубые князья", и некоторое время его подначивали обращениями в стиле "имею честь доложить", "ваше благородие-с", и так далее, пока все это не выкристаллизовалось в кличку "боярин", которая быстро укоротилась до "бояр". Позже, у себя в части он получит совсем другое прозвище… И вот, Кол напомнил, позволил себе легкую дружескую подначку.

Прозвища вообще рождаются странными путями, а въедаются в кожу почище татуировок, их не вытравишь, пока не сменишь коллектив. С позывными дело другое, их часто одевают как одноразовый комплект для камуфляжа. Например почему Николай Одинцов назвал себя "колом", то ли по созвучию с Колей? То ли потому что он командир группы, – суть номер один? Какие ассоциации сотворили позывные другим членам группы? Стас не знал. Но ему понравилось как они их приняли, – без всяких возражений. Никто не требовал сменить ему "совка" на "убийцу", а тушкана на "терминатора", или что-нибудь в таком духе, погромче звучащее. Понты – для незрелых, и если кто-нибудь начал ратовать за позывной погромче, Стас бы напрягся. Эти мужики "надели" позывные молча, и пока они готовились "разнашивали" их, обращались друг к другу, запоминая. Да, и по ухваткам мужики были вроде правильные. Но все равно Стасу не нравилось, что приходится идти неслаженной, несхоженной группой… За время этого выхода они вроде притерлись, хорошо шли. Это давало определенное представление. Известно, у спецов в разных ведомствах своя специфика, свои тонкости, но было похоже, что их всех в свое время натаскали в одних университетах. В лесу все они чувствовали себя как дома, далеко не амбалы, ходкие жилистые мужики. Похоже правильные… Но пока ты не видел человека под огнем, как можно быть уверенным наверняка?..

Ноги гудели, сильнее отдавая в тыльные стороны бедер. Специфика хождения в частых сопках. Многие городские думают, что иди с горки куда легче чем взбираться на горку – мол, знай себе, переставляй копыта, а тело своим весом само себя двигает. Тело конечно двигает, да только так что приходится притормаживать, и это утомляет. И группы мышц на ногах работают специфические. Нет, долгий спуск ничуть не легче подъема. Хотя вроде частая "гребенка" сопок прервалась, и сейчас они шли по длинному но более менее отлогому спуску. Однако плотность леса здесь была такая, – что ой… Последний день хорошо если им удавалось не опускать скорость меньше километра в час. Вековечная дремучая тайга заставляла двигаться простой колонной, без фланговых, с минимальным расстоянием друг меж другом, практически вплотную. Кроме того из-за сплетения ветвей двигаться им сейчас приходилось в весьма интересной позе, которая вызвала бы у стороннего наблюдателя бурю восторга – шли согнувшись в поясе, отклячив назад зады, и почти положив корпус горизонтально на собственные полусогнутые колени. Так называемый "вьетнамский шаг". Так, прячась от американских захватчиков, ходили в свое время по прорубленным в джунглях узким тропам вьетнамские партизаны. И так они научили двигаться наших советников. У нас в России есть свои "джунгли", таежного разлива. И эти "джунгли" теперь тоже пытались отнять…Во имя нашего же блага, естественно.

На практике продвижение колонной с малым интервалом вьетнамским шагом обозначало, что Стас вот уже бог завет сколько времени вынужден лицезреть зад впереди идущего Черкеса. Ну или точнее, болтающийся на этом заду зеленый коврик из "пенки", призванный не допустить отморозить сокровенное об холодную землю на привале. У Стаса и самого сзади висит такой. Добро пожаловать РДГ, и вы будете проводить на пляжных ковриках очень много времени. Вот самих пляжей и теплого моря к сожалению не прилагается, да… Стас был Заместителем Командира группы. Или если коротко – "замком". В соответсвии с должностью он и шел в колонне последним, иначе – замыкающим. Головным идет направляющий разведчик, Кол-командир вторым, за ним радист, потом остальные. А "замок" колонну замыкает. Русский язык причудливо играет смыслами, в этом его прелесть…

Стас исправно вертел головой, но видимость в этом мертвом подлесье была не больше нескольких метров. Если в этой глухомани они столкнуться с противником, контакт случится практически нос к носу. По этой причине Стас держал автомат наготове, снятым с предохранителя. У него, как и у всех кроме снайпера группы был обычный, привычный, АКС-74, – хоть и позднего, но еще советского, добротного выпуска, со складным металлическим прикладом, и темно-фиолетовым цевьем. Автомат со своими достоинствами, но и не без недостатков, не под специфику внезапного огневого контакта. Снять его с предохранителя не убирая руки с управления огнем нельзя, поэтому Стас привычно нес его поставив планку в положение автоматического огня, а чтобы случайно не заделать впереди идущему Черкесу пару лишних дырок в спине, подпихнул указательный палец в скобу под спусковой крючок. И надеялся что в открытую щель для затвора сейчас валится не слишком много сухой хвои, которая периодически осыпала его, отваливаясь с мертвых веток. Автомат ему, как и всем, дали оснащенной тепловизионной насадкой с креплением под формат "пикатинни рейл", посаженной на боковой крон через переходник. На самой насадке сверху был еще коллиматор. Коллиматор Стасу не особо упирался, – он без дураков очень хорошо стрелял, и практикой пришел к тому, что коллиматор штука полезная, и помогающая реально убыстрить наводку на цель – но полезная тем больше, чем хуже квалификация стрелка. Тепловизор дело другое, в современной войне эта техника стала относится к разряду безусловно необходимых.

Вообще их группу экипировали неплохо. Особенно учитывая её неофициальный, или полуофициальный, партизанский статус? – Он даже не был уверен как правильно. Видать командиры все-таки успели зачерпнуть из армейских складов, до того как на них наложил руку экспедиционный корпус НАТО, и частично передал их в веденье "Сибирской Республики". Одинцов не зря пытал его на размер обуви и прочего. Когда они прибыли на место, где готовились к выходу, там был полный комплект одежды снаряжения для каждого. Это было куда важнее современных навороченных автоматов. Удобные рейдовые рюкзаки, гираторы, разгрузочные пояса – не жилеты, а именно пояса, с правильными плечевыми ремнями, где все снаряжение на поясе чтоб ничего не давило на долгом походе на грудь, не мешало дышать. Обувь, – резиновые сапоги – судя по тягучему названию на этикетках, вроде бы финские – с внутренней подкладкой толстой и мягкой, обволакивающей по ноге. Они не хотели одевать неразношенную обувь на выход, особенно горячился Лоцман, у которого был какой-то там нестандартно высокий подъем ноги. Но их отправили на пробную прогулку по территории бывшего пансионата, и действительно, оказалось что эти сапоги и фиксируют где надо, и обволакивают где надо, и ничего не натирают.

Одежда – нижняя "дышащая" потоотводная синтетика, и наверх армейские комплекты маскирующие и длинноволновом и в коротковолновом диапазоне. Это были наши, отечественные комплекты, ничем не хуже иностранных. Их только-только приняли на снабжение, и успели поставить в небольших количествах до того как пошла окончательная разруха. Эти комплекты были нужны как воздух. Ибо у оккупантов, у каждого штатно, были новейшие приборы, которые давали объединенное изображение с ПНВ и тепловизора. А это значило, что без защитного костюма все попытки слиться в незаметности с природой и претворится кустом, были обречены на провал. На открытой местности, при хороших погодных условиях, оптика оккупантов различала тепловую сигнатуру человеческого тела с расстояния, когда еще толком нельзя было различить не рук ни ног. Этакий забавный огонек, пламя оторвавшееся от свечки. С приближением, прибор начинал различать нюансы, руки, ноги, и прочее. Полная демаскировка. Костюм спасал от этого. Он состоял из брюк, длинной распашной рубахи-накидки, и наголовья, которая брамицей опускалось на плечи, и застегивалось, скрывая лицо, оставляя только прорезь для глаз, которая в свою очередь закрывалась входившими в комплект широкими очками. Комплект не шуршал, и несмотря на толстоту ткани не стеснял движений, и был на удивление легок. Проблема была в том, что такой комплект мягко говоря не походил на сетчатую маечку. Даже оставив рубаху болтаться на распашку, в нем все равно было жакровато, и он "мылил" тело. К комплект прилагалась поддевка хладжилета, с источником питания, но это опять же был вес… Сейчас была осень, и решили охладитель не надевать.

Вес – это проклятье любого кто идет на дальний выход. Навьюченный на себя груз больше двадцати килограмм уже считается тяжелым. Но ты попробуй умести в эти двадцать кило одежду, снаряжение, оружие, боеприпасы… Почти нереально. Крайне не рекомендуется больше двадцати пяти, но и в них уложиться трудно. Чем на большее время планируется выход, тем больше места в грузе занимает пища и вода, тем меньше места для боеприпасов. Их с Николаем учили те, кто успел побывать за речкой в Афганистане, и потом в первой и второй Чечне. Там многие группы брали на выходы количество патронов исчисляемое тысячами, в ущерб продуктам и прочему. Перегруз солдат был чудовищным. Запас патронов спасал жизнь, иногда. Но чаще, если за группу брались всерьез, и окружали, то собственно патронный запас лишь ненадолго отсрочивал неизбежный конец. Зато перегруз солдат неукоснительно превращал часть из них в инвалидов, – грыжа межпозвонковых дисков, и геморрой, был платой за рюкзак набитый цинками – кто считал солдат, что таким образом навсегда расстались со здоровьем?

Их группе на этом выходе не должна была заниматься рейдовыми мероприятиями, – только разведка. Посоветовавшись порешили коллективным разумом взять по шесть автоматных магазинов на брата. И никаких патронов россыпью. При случайном встречном контакте этого должно хватить, чтоб орызнуться и – ноги, ноги – растворится в лесу. Никакого затяжного боя. Автоматами были вооружены все кроме Тушкана, – он как снайпер нес СВД. Или вернее СВД'ойд, скорее всего коммерческий "тигр", судя по толстому стволу, и отсутствию прилива под штык. Прямые магазины намекали, что аппарат Тушкана кормится безрантовыми патронами противника. Не так давно правильно звучало, "вероятного" – а теперь просто – противника… На переходнике боковой планки на "тигре" Тушкана был прицел с тепловизионной приставкой. Все они приехали в пансионат по гражданке и без оружия, но когда Тушкан взял винтовку, стало понятно что это именно его аппарат, который доставили сюда отдельно от него, заранее… Кол, как командир, кроме того нес компактный бесшумный пистолет ПСС. Поскольку борьбы с часовыми не предполагалась, то толку от него было разве что бесшумно отпугнуть какую-нибудь некрупную но настырную зверюгу, или… снять несчастного случайного свидетеля, какого-нибудь грибника. Об такой возможности Стасу думать не хотелось, они были на своей земле, и следовательно грибники здесь были по умолчанию, свои. Впрочем, не должно было в том районе быть никаких грибников. Но "не должно", – очень шаткая словесная конструкция, это любой военный знает… В добавок каждый нес по несколько гранат, у Лоцмана и Черкеса подствольные гранатометы ГП-25. У Кола и Стаса по трубе стареньких РПГ-22; на непредвиденный случай, если им вдруг встретится в лесу разбуженный танк-шатун, а они смогут найти позицию, где реактивная струя не вернется к ним от ближайшего дерева. Вооружение на все случаи жизни.

…Черкес впереди вдруг резко, завернул вправо. Сердце Стаса запело надеждой, Кол резко сменил ориентацию колонны, значит, скорее всего – привал. Они прошуршали немного в новом направлении. Черкес перед Стасом встал, подняв руку вверх. Стас остановился, а Черкес обменялся жестами с идущим перед ним Тушканом, (для Стаса с хвоста отряда Тушкан был не более чем фрагментарной тенью среди веток), и повернулся к Стасу. В маскировочной маске и очках Черкес не имел никакой индивидуальности, – кикимора, леший, порождение местных глухих лесов. Черкес показал: – короткий привал, десять минут. Стас кивнул, и Черкес развернулся влево, взяв свой сектор визуального контроля. Стас развернулся на сто восемьдесят, присел на колено и осмотрел тыл. Позади не обнаружилось ничего подозрительного, кроме занавеса из ветвей, который мог совершенно скрывать в нескольких метрах за собой целое племя индейцев. Впрочем, и противнику должно было быть видно не больше. Обзор в военном деле всегда палка о двух концах… Стас приземлился на коврик, оттянул на лоб очки, открыл лицевой клапан маскировочной шапки и почувствовал, как благодатный прохладный воздух овеял лицо. Ветер шумел в кронах. Где-то наверху перестукивались дятлы… Через пару минут он подцепил с плеча шланг гидратора, и засосал оттуда несколько глотков. Животворящая влага. Нектар. Амброзия. Пища богов… Он выдохнул, и постарался дать мышцам максимальное расслабление. Отдых. Глаза равномерно, расфокусированно осматривают свой сектор. Стена стволов, переплетение веток…Открытое лицо начал облеплять жужжащий гнус.

***

…Коллапс наступил быстро. Поразительно, как быстро, после достаточно долго царившей в стране стабильности. Хотя это была странная "стабильность". Страна доедала советское наследство, мало производила, еще меньше строила. Медленно но неуклонно теряла позиции высокотехнологичной индустриально развитой державы. Но зато доила, доила, и доила из своих недр газ и нефть, и продавала, продавала его за рубеж, словно поставив целью высосать все до конца и ничего не оставить потомкам. Распродажа недр позволяла жить сытно. Элита жировала, не зная куда девать деньги, из бюджета воровали беспримерно, но даже остатков дотекающих до низов, хватало для сытости. Заводов строилось мало, не считая иностранных отверточных сборок, зато сети продуктовых гипермаркетов росли как на дрожжах. Падало качество образования, но росло количество гламура на квадратный сантиметр телеэкрана. СМИ оперативно держали население в курсе важнейших новостей: – помирилась ли с молодым мужем престарелая примадонна попсы? На сколько килограмм еще поправился самый крупный на земле кот, проживающий в Австралии? Сколько лет австрийский маньяк-педофил шворил собственную дочку, пряча её от соседей в подвале?.. Успехи в спорте были все скромнее, но зарплаты у профессиональных спортсменов все больше. Страна уверенно обходила многих конкурентов по количеству долларовых миллионеров, но сползала все ниже по продолжительности жизни населения. Коррупция была тотальной, всеобъемлющей. Президент на совещаниях сурово хмуря брови под телекамеру, давал поручение – коррупцию искоренить! Кибинет минстров истово лупал глазами, и чеканил – есть искоренить! Но коррупция отчего-то не искоренялась. Тогда президент еще более сурово, а кабинет министров еше более истово… Так продолжалось годами. Свои во власти берегли своих. Дилетанты сидели на самых ответственных постах. Своему поручали какой-нибудь проект, в который вбабахивались миллиарды. А когда проект прогорал, мягко журили, и переводили на другой проект, еще более денежный. Росла информатизация и компьютеризация бюрократического аппарата, но количество чиновников отчего-то только неуклонно росло. Простой человек был свободен, и на эту свободу не мог покуситься никто. Особенно сильна была свобода слова, ей можно было наслаждаться во всю мощь, ругая кого угодно, от министра до президента. Свобода была прекрасна, до тех пор пока простой человек не заболевал, или не попадался на пути кому-то из свободных покрупнее его. Вот тогда простому человеку его свобода становилась поперек горла.

Режим кормил народ. Особенно хорошо в крупных городах, а что происходило в мелких, мало кого интересовало. Народ медленно тупел и вымирал, но вымирал сыто, ярко, и даже как-то празднично. Режим кормил народ, и давал ему бухтеть свободой слова в свое удовольствие. Но почему-то режим никак не мог заслужить народную благодарность. То ли народ по извечной русской тяге к справедливости раздражал уровень воровства в верхах. То ли народ смутно чувствовал что нынешняя стабильность, похожая на сонную благость пивного алкоголика, – это время украденное у будущего. Благодарности не было. Режим в попытках добыть народную лояльность пытался заставить народ сравнивать. Для этого на государственные деньги режим снимал сотни фильмов и передач о том, как все ужасно было при прошлом, красном режиме. В этих фильмах и передачах краснозвездные упыри с дегенеративными рожами, миллионами гноили людей в лагерях, насиловали всех без разбору, и расстреливали из пулеметов, иногда проделывая первое второе и третье одновременно. То ли фильмы были с вывертом, то ли с вывертом был народ, но эффект от агитации почему-то получался строго обратный, – давно умерший хозяин красной страны неуклонно набирал популярность, добро улыбался в густые усы с плакатов, пыхал трубочным дымом с детских тетрадей, и поглядывал лукавыми грузинскими очами с автобусов в праздники дня победы. Но при этом…

Народ не любил нынешний режим но все же он его сравнивал. Сравнивал с тотальной разрухой, голодом и разгульным бандитизмом начала 90х. И, сравнив, терпел. Президент подновленный ботаксом, и вся его вертикаль власти, были чем-то вроде постылой нелюбимой жены. Недостатки который вроде очевидны, но ведь… худо бедно кормит, худо-бедно греет постель. А сменить, – будет ли новая лучше? Режим эту точу зрения педалировал и поддерживал всемерно – была создана оппозиция по принципу "цирк уродов". Глядя на которую перед каждыми выборами народ крестился, и думал: – "нет уж, лучше прежний чем вот такие мурла у кормила, – в стране слепых и одноглазый король". Постылый президент побеждал. Иногда впрочем постылому президенту давали отдохнуть, на его место запускали такого феерического идиота, что народ опять же проникался к прошлому симпатией. И трудно было обвинять народ, переживший девяностые, что он держится за стабильность, куда бы она не вела. За стабильность, платой за которую будет гибель их собственных детей… Неприятные и опасные решения всегда хочется оттянуть. Но время шло неумолимо. И за пределами страны первые игроки готовились серьезно перетряхнуть мир, чтобы и в новых условиях сохранить свои привычные ведущие места.

Большая и сильная Россия была никому не нужна. Наоборот, – нежелательна и опасна. Самым милым вариантом было бы иметь на месте России несколько среднеразмерных государств с написанной для каждого из них древней десятитысячелетней историей, взаимных угнетений и обид. Эти наследники древних претензий, которые постоянно грызлась бы друг с другом и бегали за "справедливостью" к мировому имперскому гегемону, как некогда удельные князьки бегали в Орду. Россию нужно было добивать, и ключами к её падению было все две трехбуквенных абривеатуры: – ВТО и ПРО. Всемирная Торговая Организация, после того как Россия в неё вступила, в кратчайшие сроки добила остатки российских производств, как технических так и продовольственных. После этого оставалось только перекрыть на совсем небольшое время поставки продовольствия в Россию из-за рубежа. И Россия, теперь уже зависимая от них полностью, сперва скорчилась в муках голода, а потом выплеснулась на улицы. Никто из силовиков не хотел драться со своим народом за постылевшую власть, как она – власть – ни призывала всех сплотиться в охране результатов ограбления народа. Режим кончился буквально за несколько ночей.

Теперь пришел черед растаскивать лишившуюся централизованного управления страну. Для этого нужно было только грамотно разыграть давно подготовленную националистическую карту. Улицы захлестнули националисты под флагами всех мастей. Держава расходилась в лоскуты. В центре, овеваясь черно-желто-белым флагом, под лозунгами "хватит кормить нацменов" и "Россия для русских", оформлялась независимая "Центророссия", примерно в границах древней Московии. На окраинах наоборот, радостно сбрасывали "вековое имперское ярмо". Польша со слезами умиления готовилась принять под крыло блудные литовские и белорусские земли. С севера крепла нерушимая угро-финская дружба, и великая Финляндия прирастала за счет карелов и меря, совместно с Эстонией окончательно перекрывая Балтику. Сибирская республика вставала на дыбы, как и медведь на её флаге. И Дальневосточная Республика поднималсь, обретая кровь и плоть. О еще меньших деятелях, вроде бегавших по Санкт-Петербургу ингермаландцах, которые грезили свободной экономической Северной Пальмирой, и о многих других, можно и не упоминать. Всем этим новым образованиям предстояло наконец вдохнуть воздух свободы и независимости ото всех… кроме, естественно, нового хозяина.

На случай, если во время смуты и перекраивания границ какой-нибудь местный русский папуас решил бы запустить ржавую советскую межконтинентальную ракету, план раздела страховала новая ПРО, развернутая у российских границ. Конечно был риск, что все-таки какая-то ракета прорвется. Но риск приемлемый, теперь уже вполне приемлемый, соотносительно профита. Да и кто мог отдать приказ на запуск, если не было внешнего вторжения, и все рушилось своими руками?

Что Стас мог сказать о том времени? Когда по стране прокатилась волна голодных бунтов, и рухнула власть… В юности, читая о развале Российской Империи Стас даже несколько удивлялся. Некоторые люди в те бурные годы по нескольку раз переходили из лагеря в лагерь. Неужели они сразу не могли определиться, на какой стороне им быть? Ведь красные хотели вот этого. А белые вот того… Когда страна впала в хаос, он быстро понял, какими наивными были его давние суждения. Хорошо читать о прошедшем в учебнике истории, где уже все – пусть и предвзято и тенденциозно, от воззрения автора – но все разложено по полочкам в стройной системе. Весь ужас развала, был как раз в том, что было почти нереально определиться – где твоя сторона. Хаос бурлил партиями и лозунгами. Все были за хорошее и против плохого. Тот кто громче всех орал о спасении и народном благе, оказывался самым паскудным провокатором. Политики и вожди меняли свой курс как идущая галсами лодка, ничуть не стесняясь поливать грязью свои же вчерашние лозунги. Новородившиеся "попы Гапоны" бегали стаями. Политик собиравший людей для сохранения единства страны, завтра мог объявить о тактическом союзе с махровыми краевыми националистами. И Стас, как офицер чувствовавший, что он должен что-то делать, сперва растерялся. Потом пару раз обжегся на провокаторах. Растерялся снова, впал в хандру, и в один прекрасный день узнал, что он как и многие является гражданином новообразованной Сибирской Республики. К новой республике прилагался НАТОвский экспедиционный корпус, призванный избранным народом правительством для "охраны границ и сохранения стабильности". Среди прочих, по улицам родного города Стаса, как у себя дома разъезжали и американские патрули. На груди крепких американских парней были нашивки с преимущественно испанскими именами. На их рукавах красовалась эмблема – медведь под которым на витой ленточке вилась надпись на русском "штыкь решаеть". Эта вот надпись на русском почему-то удивила и взбесила Стаса больше всего.

Объяснение странной нашивке неожиданно дал сосед, старичок-пенсионер, бывший школьный учитель, и знатный краевед-любитель. Стас заскочил помочь старику с ремонтом крана, и после окончания возни с прокладками, когда они сели на кухне заправиться чаем, как раз рассказал о иноземных солдатах с русской надписью на рукавах. Старичок мрачно кивнул, вскочил со стула, убежал в другую комнату и несколько минут шумел там, разгребая коллекционные краеведческие запасы. Что-то скрежетало, шумело, обрушивалось шелестящими бумажными водопадами, так что Стас даже заволновался, не погребло бы там дедка, под реликвиями истории.

– Вам помочь, Семен Зиновьевич? – Крикнул Стас привставая со стула.