Читать интересную книгу Счастливая земля - Лукаш Орбитовский

Ветер рвал ее шаль.

– Что она натворила! – кричала в голос, но не хотела рассказать, в чем дело. Спрашивала лишь, почему он выключил телефон, звонили всю ночь.

Он вошел в холл. Полицейские блокировали проход в глубь здания. Их командир – лет сорока, с волосами до плеч, зачесанными назад, – мгновенно выяснил, кто такой Бартек, и подозвал его к себе. Его звали Фарвет, рукопожатие его было крепким.

– Она взяла заложниц и забаррикадировалась в комнате с радиоузлом. Требует, чтобы вы к ней пришли. Мы не можем вам приказать, но вы сами видите, ситуация очень острая.

Бартек переспросил, что конкретно это означает. Фарвет ответил:

– Ваша девушка ранила санитарку. Мы не знаем, в каком та состоянии. Вдобавок она захватила одну из пациенток, и мы уже в самом деле не можем дальше ждать. Перед зданием у меня снайпер. Что еще вам сказать?

– Застрéлите ее?

– Постараемся не довести дело до этого.

– Но…

– Вы можете помочь этого избежать. Естественно, вы не будете действовать в одиночку. Вы не обязаны, вы можете. Но вам следует…

– Хорошо, хорошо.

– Теперь успокойтесь, пожалуйста.

– Как мне успокоиться, черт побери? – застонал Бартек. Уселся в углу, задумался. Смотрел на лица полицейских. Вспомнил, что Элсе говорила о нем и его визитах, вспоминал счастливые минуты с Майей и мрак подвала под замком.

– Ладно. У нее есть оружие?

– Нож.

– Откуда у нее нож?

– Не надо волноваться. Поднимите-ка руки.

На него надели бронежилет. Фарвет казался довольным, повторял, что это последний шанс, а Бартек ничего не должен. Наступила минута расслабленности, которую тотчас использовали журналисты. Прорвались через оцепление, начали снимать. Бартек заслонил лицо.

44

Полицейские указали ему длинный коридор, ведущий в радиоузел. Он должен был пойти один. Стены были белыми и пахли чистящим средством. Распахнутые двери в палаты открывали вид на цветы у кроватей.

Он пробовал вспомнить, когда видел ее в последний раз. Какое у нее было настроение? Что он ей обещал, а что должен обещать сейчас? Хотел, чтобы это закончилось еще до того, как начнется. Боялся, что Майя будет худой, окровавленной и совершенно безумной. Что захочет его убить. Отомстить за то, что так редко приходил.

Он оперся о стену. Бросил взгляд назад. Готов был поклясться, что голова в темно-синем шлеме быстро спряталась в боковой коридор. За окном тоже стояли полицейские. Торопили его взглядами. Он попробовал прикинуть, где расположился снайпер, о котором упоминал Фарвет. Почувствовал себя плохо. Все стояли у него над душой. Он потрогал свою шею. Нож в нее – это страшно.

Почему они столько требуют от него, подумал он, полиция должна сама справляться с такими проблемами. Разве у них нет усыпляющих дротиков, как для обезьян? Кто дал нож больной девушке, где была охрана больницы?

Он вынесет Майю на руках.

Пошел вперед на подгибающихся ногах. Из динамиков под потолком раздался голос Майи. Она напевала знакомую мелодию. Назовешь? Узнаешь? Обратилась к нему по имени. Смолкла. Запела снова, что-то другое. Позвала. И еще раз. Бартек понял, что всего этого слишком много сразу.

Он повернулся и побежал назад. Крича, пробежал мимо полицейского из группы Фарвета. Выстрел прозвучал еще до того, как он успел почувствовать стыд.

45

Стрелок целился в плечо, но будто бы Майя в последний момент пошевелилась, и пуля прошла мимо лопатки, через позвоночник. Неподвижную девушку загрузили на носилки, задвинули их в «Скорую». Она кричала. Поднимала голову. Руки безжизненно лежали вдоль тела.

46

В парке во Фредериксберге слоны все так же были главным развлечением. Детвора пищала, выражая таким образом свое удивление и восхищение. В небольших водоемах лениво кружили утки, павлины распускали хвосты, прогуливаясь по свежестриженному газону, чайки присаживались на суковатых ветвях. Старички двигались по тропинкам, держась за руки или опираясь друг на друга, очень спокойные. Бегуны в обтягивающих костюмах нарезали круги по привычным трассам, словно забыв, что смерть все равно бегает быстрее. Утомившись, падали на скамейки, делали глоток из пластиковой бутылки и застывали с сигаретой в руке.

В чистых пятиэтажных домах с большими светлыми окнами, между блестящими витринами Apple и киосками, пахнущими турецкой жратвой, между винными магазинами и парикмахерскими, скрывались забегаловки, сизые от дыма. Молчащие люди старше среднего возраста торчали там за деревянными столами, с карлсбергом в кружке и стопкой водочки. Играли в кости. Каждый бросок вызывал тишину над столом. Телевизоры под потолком гнали спортивные программы. Старый музыкант, золотой век которого прошел уже так давно, что он считал его сном, счастливым и придуманным, попытался встать с кресла и потерпел неудачу. Сидел еще минуту, удивленный таким фиаско, поправил черный котелок, подергал рукав светлой рубашки и попробовал снова. Потащился через улицу, везя за собой серебристый чемодан, полный виниловых пластинок. Его путь пересекали велосипедисты. Разговаривали по мобильным и курили. Перехватывали руль то одной рукой, то другой.

В огромном спортзале, перестроенном из бывшего кинотеатра, беременные женщины крутили педали велотренажеров и подпрыгивали на беговых дорожках. Старик с отвисающей челюстью оставил гребной тренажер и побрел в гардероб. Подволакивал ногу, на лестнице взялся за поручень и спускался осторожно, ступенька за ступенькой. Ниже, там, где лежали гири, худощавые жилистые мужчины осторожно поднимали гантели, стояли на руках и искали успокоения в собственном отражении. Кассы в соседнем «Фотэксе» работали спокойно. Арабская мать с лицом, закрытым платком, раскладывала по ленте стопки самой дешевой одежды, хлеб, супы, соусы и пакеты молока. Ее окружала расшалившаяся ребятня, лишь младший ребенок спал спокойно в узелке, переброшенном через плечо матери. На это поглядывал отец с аккуратно постриженными усами и поясом, затянутым на последнюю дырку. С запястий и волосатой шеи его свисало золото, блестели перстни.

Золотые маятники каруселей в Тиволи взлетали высоко над городом; поблизости, на месте площади перед ратушей, зияла глубокая дыра, огороженная забором, а в Музее искусств туристы бродили из зала в зал, глядя в древние лица римских патрициев. Могилы на кладбище Ассистенс стояли далеко друг от друга, вписанные в деревья и живые изгороди. Между ними раскладывали пледы. Мужчины поворачивали к солнцу обнаженные торсы, пары обнимались, целовались и даже катались по разогретой траве. С черного блестящего памятника смотрела певица, погибшая в автомобильной катастрофе. Под ее милым лицом лежали пацифики, бусы и сигаретные пачки. Дул ветер с моря, с мола кто-то прыгал в неглубокую воду, датчане купались голыми, мусульманки выходили на песчаные пляжи одетыми в хиджабы, что всплывали в воде, а Бартек успел на самолет, хотя и не помнил, как взошел на борт. Очнулся, лишь когда стюардесса нагнулась к нему и попросила застегнуть ремень.

Он испугался, что все пассажиры знают, кто он такой, а когда взлетели, боялся, что земля исчезла и они летят в абсолютной пустоте. Экипаж пригрозил аварийной посадкой, и он слегка успокоился. Вышел своими ногами. Не хотел садиться в автобус до терминала.

Прошел рамку, сел и ждал так долго, что охрана обратила на него внимание. Позволил себя вывести. Не знал, что сделал с багажом, откуда прибыл, где находится.

Глава шестая

1

ПОЛИЦЕЙСКИЙ УЧАСТОК недавно покрасили снаружи в белый цвет, лестницу тоже подновили. Через открытые двери я видел грязно-зеленые стены в кабинетах и тяжелые мониторы, стоящие на столах из ДСП. Кроньчак сразу затащил меня к себе, дал стакан воды и сказал, что это просто формальность и что если я хочу, то могу подойти через несколько дней. Все все понимают. Затягивался электронной сигаретой. Мы сидели друг напротив друга.

Я ответил, что хочу развязаться с этим, и начал описывать произошедшее. Кроньчак не хотел слушать о субботнем вечере в боулинге и попросил сразу перейти к делу. Так я и сделал.

– Ну, знаешь, – сказал он, когда я закончил, – это будет выглядеть странновато. Наверное, зря я тебя побеспокоил. Может быть, просто напишем, что она споткнулась и ударилась головой? Ведь по итогу именно так оно и вышло. Несчастная женщина. Ты как сам, держишься?

– Нет.

– Да уж вижу.