— Нет, это было в День невинных, я хорошо помню, потому что в такие дни на улицах не бывает машин. Я тогда подумала: «Наконец наступил день, когда сеньора решила выйти к людям…» Я, по правде говоря, очень долго ждала этого момента. Мне хотелось поговорить с Педро… Помню, я несколько раз спрашивала его, думал ли он вообще возвращаться в Мадрид. А он в ответ либо грубо просил меня замолчать, либо не отвечал, либо говорил просто: «Да». В один из тех дней он сказал «да» и махнул рукой… Он тоже ждал сеньору… Тогда Теофила, хотя и была очень красивой, — я не преувеличиваю, — но вот цвет ее лица… Кожа бледная, словно бесцветная. Она была тогда как не от мира сего, может быть, потому, что не спала ночами. Теофила всем показала, как отвратительно ее положение. Она поняла, что сеньора рано или поздно начала бы искать мужа, она должна была это сделать. Я тебе скажу одну вещь, Паулина: не знаю, какой страх вызывал Педро в своей жене, но я уверена, что это даже наполовину не соизмеримо с тем страхом, который он перед ней испытывал. Я знаю это, потому что наблюдала за сеньорой: она не хотела даже приближаться к тому дому, и в конце концов они встретились здесь, в моем доме… Сеньора хотела поговорить с мужем наедине, но он как был, так и остался перед камином с Теофилой и детьми. Несколько месяцев сеньор Педро с Теофилой не разлучались ни на секунду. Думаю, каждое утро они боялись, что грядущий день станет последним днем их совместной жизни. Сеньор знаком попросил ее выйти в коридор. Как-то он сказал мне, что всегда читал мысли на моем лице, как в раскрытой книге. А потом вошла Рейна. Я кивнула, когда он попросил меня подождать минуту, потому что хотел надеть галстук. Меня удивило, что его в такой момент занимают мелочи, но сейчас, думаю, он просто хотел выглядеть лучше, более официально. Не знаю, поймешь ли ты меня, может, Педро хотел показать, что он гость в чужом доме. Не знаю, что он чувствовал, не знаю. Педро казался собранным и решительным. Он помедлил мгновение, спускаясь по лестнице, и наконец появился в галстуке и пиджаке, тщательно причесанный. На Педро были новые туфли, которые он не надевал с тех пор, как здесь поселился, предпочитая сапоги для верховой езды зимой и альпаргаты летом. Я ничего не сказала, Рейне, хотя, когда Педро зажег сигару, я заметила, что у него дрожат руки. Мы прошли этот путь молча, шагая очень тихо и медленно, я не решалась посмотреть на Педро. Знаю, он был бледен, когда выслушивал упреки и оскорбления Теофилы, и только сглатывал слюну. Когда они с женой встретились, то сеньора поцеловала его в обе щеки, и он радостно ее поприветствовал, как будто прошло всего несколько дней после его отъезда из дома. Мне показалось, она вела себя очень глупо…
— Потому что так держится сеньора!
— Может быть, так и было, но ты же видишь, это все лишь условности.
— И о чем они говорили?
— Будто я знаю. Неужели ты думаешь, что я стояла весь день и подслушивала под дверью, как ты? Я пошла в деревню, сходила и вернулась, только чтобы убить время, но когда пришла сюда, услышала крики…
— На него кричали?
— Да!
— Какой стыд!
— В итоге я дошла до гостиницы и там пробыла до ночи. Потом я вернулась и встретила его одного. Педро сидел на этой скамейке. В какой-то момент я подумала, что он умер, что упал замертво, потому что он не поднял на меня глаз, когда я к нему подошла… Я села рядом с ним и взяла за руку. Рука была холодной, но я почувствовала, что его пальцы сжали мои, и поняла, что он все-таки жив. Рейна не хочет никакого соглашения, сказал он…
— А почему она должна была уступать ему? Он был ее мужем и должен был исполнять то, в чем поклялся в церкви, а если нет, не нужно было жениться.
— Но прийти к соглашению было бы лучше.
— Лучше для Теофилы.
— Лучше для всех, Паулина, ты такая упрямая, хотя сама постоянно называешь меня ослицей! Соглашение было бы лучше, но она этого не хотела. Тогда были другие времена, это верно, все было иначе…
— И он больше ничего не сказал?
— Сказал: «Дай мне время все обдумать. Черт, плохо, что ты не любишь обсуждать других, даже если что-то знаешь, ведь тебе много чего рассказывали…
— Мне — нет.
— Тебе рассказывали.
— Нет, сеньора!
— Да, сеньора! Я сама рассказывала тебе о многом тысячи раз… «В марте у меня родился сын, — сказал мне Педро. — Когда ему и его матери станет получше, я вернусь в Мадрид, хотя и не хочу». Мерседес, запомни хорошо, что я тебе тут говорю: «Я не хочу возвращаться»». Я не знала, чью сторону мне принять — сеньоры Рейны или Педро, — но я тебе клянусь, Паулина, испытала жгучую досаду, потому что, с одной стороны, я не хотела больше слушать Рейну, а с другой — мне страшно хотелось сказать ей, чтобы она послала все это куда подальше и оставалась бы здесь на всю жизнь… Да, успокойся, замолчи. Знаю я, знаю, что ты хочешь сказать, но ты ее не видела такой несчастной, ты не видела ее, ты не любишь ее. Меня ты не обманешь своим уважением, я всегда любила Педро, как если бы он был моим братом. Никогда я не видела его таким печальным, он брал меня за руку, и мне передавались его чувства. Как сейчас это помню, хотя прошло столько времени…
«Я должен вернуться», — сказал он мне через некоторое время, глядя себе под ноги, как и раньше. — «Думаю, справедливо, что я плачу, я виноват. Моя жена уйдет от меня и не станет разговаривать с Теофилой. Если я не сделаю этого, то не смогу начать все заново, ведь мне уже сорок лет, Мерседес, в этом вся правда. Я попал в безвыходную ситуацию. Я возвращаюсь к Рейне, но не потому, что люблю ее, об этом ты хорошо знаешь. Я хотел бы покончить с собой, не знаю, как меня земля носит, я бы так этого хотел…» «Не будь дурой!» — сказала я себе в тот самый миг. — «Кусок мяса с глазами, вот кто ты! Ты не можешь держать себя в руках, однажды тебя из-за этого выгонят». Боже мой, если бы он тогда заплакал, — все, что я собиралась сказать ему плохого и что могло превратить меня в гарпию, моментально бы исчезло. Я плохо понимала происходящее, как будто превратилась в животное!
— Что-то я не понимаю… Чего ты не понимала?
— В том, почему он вышел из партии посредине войны, а теперь вижу, что и ты такая же глупая, как и я, черт возьми!
— А как он должен был поступить? Если он это сделал, в этом был смысл.
— Хватит. Все имеет смысл Паулина, даже ты это должна понимать… То решение имело свои последствия! Потому что если бы к власти пришли республиканцы, его могли бы арестовать и надолго посадить. Ты это понимаешь?
— Ах, вот ты о чем!
— Конечно, я имею в виду именно это, Республика разлучила бы их, а там мир, а потом слава. Каждый бы стерпел, что выпало на его долю, а ловкачи, которые решили начать ту проклятую реформу оказались в очень невыгодном положении, я не верила, что эту реформу вообще когда-либо начнут проводить… Но все произошло иначе из-за Иуды, который решил стать святым. Шутка ли, Франко, каждую ночь укладывающийся в Прадо в постель со священниками по обе стороны от себя… Да о чем тут говорить!