Я остолбенела от удивления и задумалась, следует ли радоваться тому, что я родилась в семье, где было невозможно на людях выражать чувства и мысли, или, наоборот, мне следовало пожалеть себя, ведь в моей родной стране шизофреники свободно ходили по улицам. Но еще до того как прозвучал ответ, я поняла, почему невозможно сердиться на слова Паулины, которая продолжала гордо произносить речь.
— В святой день моей победы ты будешь рядом со мной. Я знаю, что несу тяжкий крест, да еще и тебя впридачу.
— Тот самый крест несу я, с тех пор как тебя знаю. И не воображай себе, что станет лучше, если ты умрешь. Я знаю, что говорю. Да, хорошо, что ты выиграла, но лучше бы рассказала, как вы с сеньорой пережили войну. Ты будешь говорить, что вас поддержала народная партия… Ты утверждаешь, что все всегда идет сверху?
— Педро ее не хотел, Паулина, он ее не хотел, но она не хотела его отпускать.
— Потому что она была в своем праве не хотеть этого!
— А я и не говорю, что нет, просто ее бы больше почитали.
— Ошибка сеньоры состояла в том, что она вернулась сюда. Это было ошибкой, пойми… Она единственная, кто настаивал на этом возвращении, не он, только она. И она не должна была делать этого, я-то понимала — я постоянно наблюдала за ней. Но я не отваживалась предостеречь сеньору, она выглядела такой нервной, что следовало хорошо обдумывать свои слова, чтобы ее не рассердить. Потому что такое уже было, когда родилась Пасита, помнишь, какая она была несчастная, печальная тогда. Так уж случилось, что когда наступило время возвращаться, я ей все это рассказала. Сеньора была родом отсюда, как говорится, и по горло сыта Сан-Себастьяном. Пока все наслаждались отдыхом на пляже, она нашла нас, заблудившихся на морском берегу, в тине и в водорослях и в… Уф! Ты не поверишь, но меня и теперь тошнит, все дни мы ели треску, к тому же она плохо нас знала… Сеньора была из тех, кто плохо переносил треску и все остальное, кто не ел ничего из этого. И когда шел дождь, а там дождь идет часто, она становилась робкой и молчаливой, ничегошеньки ей не хотелось. Знаешь, я думаю, на самом деле она вернулась из-за особой нежности к ней сеньора, особенно ласков он был к девочке. Это заставило ее утешиться и повторять, что никто не виноват. Она повторяла это какое-то время, примерно пару месяцев, так что каждый раз, когда она открывала рот, мне становилось страшно. Ясное дело, что мы перестали обращать внимание на ее слова…
— Одиннадцать дней он спал на циновке, одиннадцать, я посчитала, а на двенадцатый появился здесь, такой спокойный, словно пришел к своей законной жене, которая только его и ждала. Потом вышел из ее дома мятый, растрепанный. Редкий гад, черт побери…
Не имеет значения, в какое утро это случилось, я понимала, что могу только наблюдать, — та же самая дрожь и прихрамывание: «Уходи, ты ничего не можешь поделать, и нечего смотреть на него», — сказала я себе зло… Еще шла война. «Куда ты идешь такой нарядный, Педро?» — спросила я его в тот день, хотя прекрасно представляла себе, куда он направляется… «Проведать детей», — ответил он мне и в следующий момент спросил о том, как поживает Марсиано, ведь Педро хотел попросить Марсиано, чтобы тот подвез его в фургоне, дабы не привлекать внимания к своей персоне. Я так думаю, ведь ему было что скрывать, ему были необходимы все эти предосторожности…
В итоге я сказала Педро, чтобы он поехал и привез сюда своих детей: «Вы увидитесь — и все встанет на свои места». А он рассмеялся, он так обнаглел, не поверишь. «Какая же ты гадина, Мерседес!» — сказал мне Педро, и я поняла, что он никогда не принимал меня всерьез, а теперь собирался заняться удовлетворением своих низменных потребностей, в чем себе никогда не отказывал, даже когда вернулся в Мадрид. Это было единственный раз, Паулина, запомни, единственный раз в жизни, когда я сунула нос туда, куда меня не просили. Поэтому когда Марсиано вернулся домой, я ему все рассказала и добавила: «Давай, вытаскивай свой фургон, но, когда соберешься поехать в деревню, я поеду с тобой». И как этот подлец тогда заворчал! Даже сейчас я слышу его грубости: «Курица, ты настоящая курица», — повторял он что-то в этом роде, а еще, что я ненормальная, остальное не буду тебе и пересказывать…
Итак, мы все вместе поехали в деревню, а до дома Теофилы я решила пойти пешком. И что я увидела? Ха! Окна занавешены, а дети сидят на тротуаре — вот, что я увидела! Фернандо, до которого никому не было дела, бросал в стену камни, а другие два малыша вообще ничего не понимали. Но этот несчастный Фернандо, несомненно, все понимал, он догадывался, и я не думаю, что он мог что-то забыть.
Он в этом году приедет или нет? Я имею в виду Фернандо.
— Об этом сказала Теофила, и я имею большое желание поглядеть на ее внуков. Фернандо, старший, стал человеком, но все эти годы я говорю одно и то же… Я думаю, что он не вернется, Паулина, если он уехал отсюда, когда был еще ребенком, и не по необходимости, а чтобы только нас не видеть! В его доме было все что нужно, все необходимое. Но они все выросли, как настоящие мужчины, а Фернандо взрослел раньше. И теперь, когда его дела пошли в гору, он приедет? Я тебе говорю, что этого не случится, что этот не вернется даже вперед ногами, и это мне кажется правильно, я его понимаю. Малыши другие, потому что они — создания своего отца, только внешне, но в целом….
— Это ничего не значит. Сеньора стала старше, она очень устала от подлецов и ухода за Паситой. Теперь, когда я тебе все рассказала, все мы успокоимся.
— Ты сделала благую вещь, что все рассказала, но остается кое-то непонятное. У тебя нет никаких подозрений? Я это предчувствовала, Боже мой, словно знала, что твой рассказ ничего не решит! Нечего делать, он еще сильнее, все у него построено на костях, проклятая кровь Родриго, воплощение зла, а против зла нет средства.
— Плохой человек, плохой муж, плохой отец, бродяга… Так-то оно так, Мерседес, и забудь ты о крови, глупости все, что ты говоришь!
— Ты так говоришь, словно я выдумываю! И все, что говорю, правда, и если бы сеньора не хотела вернуть его, он бы все равно вернулся, рано или позже, потому что им управляла кровь. Слышишь меня? А Теофила это знала, поэтому она не нуждалась в помощи колдуний, чтобы предугадать будущее, потому что она тоже это знает, что все дело в крови, в крови Родриго. Кровь управляет ими — Томасом, Магдой и Лалой…
— Только не Магдой, Мерседес!
Уже почти наступила ночь, все замолчали. Мой протест прозвучал словно крик, так что Мерседес и Теофила удивленно уставились на меня, напуганные моей пылкостью.
— Что ты знаешь?! — в один голос сказали обе, почти хором.
— Я знаю все, что мне нужно знать! — заявила я. — И Магда не унаследовала ничего плохого от дедушки. И Лала тоже. Разве нет? Разве она не играла в фильме «Раз, два, три»? И ты сама видишь, что Нене тоже не поддалась дурной наследственности…