с мечетью, изящными белыми минаретами и толпой смуглых татар.
Мы неохотно расстались со всем этим и через равнину приехали в Бахчисарай, с его розовыми дворцами и тихими парками, где среди фонтанов были погребены крымские ханы. Здесь мы были торжественно приняты таврическим губернатором Лавриновским, который повез нас отсюда в Гурзуф – почти пустынный город, населенный караимами. Мы бродили по развалинам этого всеми покинутого города, а за нами следовал оркестр, игравший татарскую музыку. Потом в большом зале со сводами нас угостили удивительными сладостями, которых я никогда еще в жизни не ела. Вечером мы обедали в Бахчисарае на террасах дворца.
Не хотелось возвращаться в Петроград, который, казалось, потонул в таявшем снеге и глубочайшем пессимизме. Было тяжело снова вернуться к работе в госпитале, в атмосферу болезней и страдания, пропитанную запахом йодоформа и гниющих ран. На русском фронте снова шла борьба, приходили поезда с ранеными, войска продвигались вперед, отступали, делались ошибки, которые губили тысячи жизней.
И со всех сторон раздавались жалобы людей, которые устали от войны, потерявших веру в свои силы и замкнутых в каком-то заколдованном кругу неудач и катастроф. Продовольственное положение столицы внушало все большие и большие опасения, хвосты у булочных становились все длиннее и длиннее. В городе ползли слухи, что купцы и владельцы магазинов наживают огромные барыши. Распространялись клеветы про императрицу и даже про самого государя. Он уже не пользовался прежней популярностью. Влияние Распутина росло.
О нем говорили повсюду. Надо было поистине удивляться, как русское общество живо подхватывало каждый нелепый новый слух и спешило делиться им с первым встречным. Каждый интеллигентный петербуржец считал своим долгом, когда ехал на извозчике, поведать ему «всю правду о Распутине». Каждая великосветская дама, получив свежую новость по поводу старца, садилась в карету, чтобы немедленно разнести ее по всей столице. Так создавалось настроение в тылу.
Глава 13
Распутин
Был ветреный, пасмурный день апреля 1916 года. Вдруг выпал снег и начал быстро таять. По тротуарам было трудно идти, кое-где снежные сугробы доходили до щиколотки. Вода падала с крыш. Местами на Неве уже ломался лед, и поверхность его стала бурой. Это говорило о том, что река начинала освобождаться от своих зимних оков, пробуждаясь к новой жизни.
У нас в госпитале была операция, которая длилась три часа и нас всех невероятно утомила. Когда я освободилась, наша старшая сестра мисс Фрум разрешила мне идти домой. Когда я в карете доехала до Николаевского моста, я вышла из экипажа и решила пройти остальную дорогу пешком. От запаха эфира у меня разболелась голова, и я надеялась, что на свежем воздухе боль пройдет.
Николаевский мост был запружен экипажами и ломовыми подводами. Ломовые извозчики кричали и размахивали кнутами. Трамвай звонил. Лошади ступали с трудом по желтому таявшему снегу. Я стояла на тротуаре и ждала, чтобы перейти через улицу. Порыв ветра поднял край моей косынки, и я подняла руку, чтобы ее поправить. В это время движение вдруг остановилось. По-видимому, городовой поднял палку, чтобы пропустить ехавших по набережной. Как раз предо мною остановился извозчик, понукавший косматую лошаденку. Я заметила, что на извозчике сидел высокий чернобородый мужчина, в бобровой шапке, надетой глубоко на голову, с длинными волосами. Он был в синей рубахе и высоких сапогах, которые были видны из-под отделанного мехом армяка. Глубоко сидевшие, необычайно блестящие глаза остановились на мне внимательно, и, пока он на меня смотрел, я чувствовала себя настолько безвольной, что моя рука, поправлявшая косынку, беспомощно опустилась. Наконец городовой на мосту подал знак своей белой дубинкой, извозчик дернул вожжи, и они проехали мимо меня.
Как только они скрылись из глаз, чувство связанности, опутавшее меня, прошло, и я с облегчением вздохнула. Из разговора двух женщин, стоявших рядом со мною и тоже следивших за незнакомцем, я поняла, что это был Распутин. И мне тогда стало понятно, почему под этим жутким, пристальным взглядом мною овладело чувство беспомощности и слабости.
«Сегодня мы познакомились с Григорием – Божьим человеком, из Тобольской губернии» – таковы были простые слова, которые были занесены государем под датой 1 ноября 1904 года – датой, сыгравшей роковую роль в русской истории. Репутация святости Распутина и его поразительная способность лечить недуги животным магнетизмом заинтересовали двух великих княгинь-черногорок – жен великих князей Николая Николаевича и Петра Николаевича. Они его представили при дворе, а он в самое короткое время приобрел значительное влияние на императрицу, которая была потрясена его способностью останавливать кровотечение у наследника. И действительно, этот темный полуграмотный мужик обладал какой-то таинственной, магнетической силой, так как, когда Распутин был поблизости к наследнику, маленький больной чувствовал себя лучше, как только он уезжал – болезнь цесаревича обострялась. Часто Распутину достаточно было поговорить по телефону или же послать телеграмму, как внезапный припадок болезни проходил, лихорадка понижалась. Это давало старцу основание для грозных предостережений: «Если со мною случится что-нибудь недоброе, то Русская империя погибнет» или же «Моя смерть будет вашей гибелью». Были ли эти предостережения пустым бахвальством авантюриста или же пророчеством ясновидящего, остается тайной. Установлено совершенно достоверно, что при первых признаках надвигающейся войны Распутин несколько раз настойчиво телеграфировал государю, советуя всеми силами ей противиться, так как война неизбежно приведет Россию к гибели. Позднее, встретив где-то у знакомых французского посла Палеолога, он ему мрачно сказал: «В течение двадцати лет жатвой России будут только слезы и кровь».
Тем не менее на второй или же третий год войны Распутин начал вмешиваться в государственные дела. Делал это он, главным образом, через А. Вырубову, которая, пользуясь расположением императрицы, служила передаточной инстанцией между нею и «Божьим человеком», ниспосланным свыше, чтобы спасти Россию от зла и губительных влияний. Вначале Распутин довольствовался тем, что оказывал влияние на некоторые назначения в области духовной иерархии, но затем начал проявлять интерес и к назначениям некоторых министров. Наконец, он стал даже высказываться по поводу тех или других операций на фронте. Так, в ежедневных письмах государыни к государю можно найти такие фразы, как: «Наш друг сожалеет о том, что Ты начал наступление, не посоветовавшись с ним… Он просит Тебя подумать над тем или иным решением… Он умоляет Тебя поступить так-то…» Передавали, что ему давали военные планы для того, чтобы он молился над ними. Он будто бы являлся главным виновником в отставке Поливанова. «Ведь он враг нашего друга». О великом князе Николае Николаевиче императрица отзывалась следующим образом: «Не народ может Тебе повредить, но Николаша и